Ну и хрен с ними.

Один код – раскрылся шлюз. Шаттл на ходу, хорошо.

Второй код – корабль мигнул огнями. Луций рванул на себя ручку погрузчика. Тот едва тащился, скреб краем платформы по бетону, затем по трапу шаттла. Уже в кабине Луций отключил погрузчик, и тот обрушился на пол, едва не сбросив с себя капсулу.

Задраить шлюзы.

Зафиксировать ремнями капсулу.

Зафиксировать ремнями себя.

Проверить герметичность кабины.

Открыть ангар.

Индикаторы панелей мигнули зеленым. Сигнал появился, но слабый.

«…нцо…нцо…нцо», – прошуршало за белым шумом.

– Один-четыре! – крикнул он по громкой связи. – Вызываю один-четыре, прием!

В ответ только попискивание и шуршание. Луций попытался вызвать диспетчеров взлетной площадки Орбитальной, но так же без результата.

«…нцо…цо…», – цокали приборы.

А, в Тартар все. Больше никто взлетать не собирался.

Что-то грохнуло, высоко и глухо. Раскат походил на гром, вроде взрыва где-то на орбите. Луций даже не посмотрел туда. Некогда. Времени не осталось.

Он ввел межзвездный код космодрома Первой курии, выбрал траекторию без выхода на орбиту. Вывел шаттл на полосу, разогнался и взлетел. Убрал шасси. Ветер был сильный, пришлось скомпенсировать боковой снос и увеличить угол.

Шаттл зашел на круг над взлетной площадкой Орбитальной. Теперь с высоты стали видны пришельцы – десятки, сотни на изломанных улицах курии. Они не шевелились. Часть из них падала под выстрелами легионеров с восточной стороны Орбитальной. Кто-то из солдат махнул на угнанный шаттл Луция, что-то проорал.

Луций показал ему средний палец в ответ.

Белый шум стих, и через помехи пробились ясные позывные. Что-то кричали по общей связи, наверное, что-то срочное, но Луций их не понимал.

Он поднимался выше.

Еще выше, в раскаленные небеса.

Имманес походил на андроида. Сидел на приваренном к полу стуле, по-детски поджав ноги, и без особого любопытства рассматривал белые стены, белый потолок и легионера, нависшего над ним. Никакого страха. Вообще никаких эмоций. Как будто совсем не он переломал руки и ноги четверым легионерам при поимке. Просто мальчик, который сидит и думает о своем.

Луций тоже думал о своем.

Об удобной мебели в кабинете отца в бункере 1–1. О белоснежных складках отцовской тоги. Ни следа грязи или, например, рвоты, в которых лежали тела патрициев Четвертой. О стыде, когда он произнес это ненавистное «прошу», а отец скривился так, будто учуял вонь. О молчании, прерываемом далеким хохотом и музыкой. Первый бункер праздновал победу, политую чужой кровью. Молодцы, отсиделись.

«Твоя месячная зарплата – это стоимость одного моего завтрака, – так сказал он, когда Луций предложил все свои деньги. – Не позорься».

Луций сказал, что бросит работу. Что сделает все. Будет ряженой марионеткой, послушным сыном, о котором отец так мечтал. Красивой собачкой для выгула на приемах.

Что угодно ради спасения одной марсианки.

Странно, что в итоге отец не воспользовался этим шансом. Больше их у него не будет.

– «Они прилетят снова», – крик из комнаты для допросов привел Луция в чувство. – Что это? Вы собираетесь атаковать снова? Какие системы?

Имманес смотрел на Энцо, как Луций когда-то – на картину одного известного художника. Картина была полное говно.

– Посылать Беа на Землю было ошибкой, – наконец изрек он. – Беа нестабильна, она не в себе…

– Да что ты говоришь, – проворчал Луций.

– … Слишком вовлечена эмоционально в происходящее. Слишком много эмпатии.

Много эмпатии? У I-45? Да уж. Имманес и люди и правда были очень разными.

Энцо прошагал по комнате. У зеркального стекла между допросной и комнатой наблюдения развел руками. Мол, что мне с ним делать?

Идиот.

Луций вдавил кнопку некса на ушной раковине.

– Поменьше эмпатии, Двести Шесть, – сказал. – Повтори вопрос.

Энцо нехотя кивнул и вернулся к имманес, сцепил руки за спиной.

– Что значили ее слова перед смертью?

Имманес вскинул тонкие брови и рассмеялся. Этот смех прозвучал совсем некстати.

– Перед какой смертью? Она не умерла, – сказал он, и Энцо вздрогнул, как от удара. Он склонился к носу имманес, занес кулак. Со свеженабитого орла на запястье капала кровь – похоже, успел где-то содрать болячку.

– Не морочь мне голову, тощий ублюдок! – проревел он. – Она взорвалась вместе с половиной ваших кораблей.

– Нет. Нет, – продолжал качать головой имманес.

– Осторожнее… – пробормотал Луций, и стоящий рядом Юлий Ветурий указал двум легионерам на дверь в допросную. Те заняли позицию, готовые в любой момент ворваться. Еще не хватало потерять единственного оставшегося в живых имманес. Его предстояло доставить в системы Ядра, императорские лаборатории жаждали разобрать его на кусочки.

– Где она тогда?! – заорал Энцо. – Где?!

Имманес поднял обманчиво худую руку – о, Луций знал, как легко этими руками они ломали людям кости, – и коснулся впалой груди.

– Здесь. И здесь, – он коснулся лба. – Тысячи перерождений мы остаемся вместе, и останемся сейчас. Ты никогда этого не поймешь. Мозг биоматериала слишком слабо развит, чтобы осознать процессы, происходящие между имманес…

На этом имманес получил в зубы от биоматериала по имени Энцо. Энцо в свою очередь получил нейтрализатором от влетевших в допросную легионеров, а Луций, глянув на все это, сплюнул и вышел в коридор.

Некс кольнул ухо трелью сигналов. Внешняя линия. Луций тронул мочку и оперся на стену.

– Центурион Луций Цецилий.

«Трибун Марк Валерий Аппий. Мне сообщили, что вы допустили марсианина к расследованию сверхсекретного дела».

Пару мгновений Луций прикидывал, какого именно марсианина и какое дело трибун имеет в виду.

– Так точно, – ответил на всякий случай.

«Немедленно отзовите Два-Ноль-Шесть».

– Не имею права. Согласно указу от седьмого июля этого года за самоотверженную помощь в освобождении Солнечной системы марсиане получают равные права с легионерами, являющимися гражданами Римской Империи, включая доступ к секретным делам с разрешения центуриона. Я свое разрешение дал.

«Но вы же понимаете, что это ненадолго?»

– Я понимаю, что это – императорский указ, трибун. Прямиком из Ядра, – ответил Луций и оборвал связь. Где он был, тот Марк Валерий, когда легионеров Четвертого расстреливали и сжигали? В каком бункере отсиживался? А он по-любому отсиживался, по одному его тону было понятно.