– Па, я никогда не видела обратной стороны…

– Да, да, доча, – соскочил он на тротуар, подавая ей руку.

Наташа уже приспустила на ступеньку более здоровую ножку… и вдруг:

– Па, что мы делаем?!

Хоть и близко стояла Екатерина, но эти десять метров были непреодолимы…

Отец вовремя подхватил дочь своими сильными руками и вознес обратно на кожаные подушки.

– Гони! – велел кучеру.

Пришлось скрепя сердце рассказывать байку про царственную женщину:

– Любила она до старости танцевать. Но перестарался дворцовый сапожник, обтягивая царскую ножку в сладчайший опойковый хром, – мозоль несносная!.. А мазурка-то была уже заранее отдана покорителю Крыма князю Потемкину – как быть?.. В мазурке прыг-скок – да опять на носок, в полнейшей невесомости! Постанывала душа от неизъяснимой боли, но уступить Потемкину Екатерина не могла – отскакала весь положенный круг и только уже на выходе из дворцовой залы рухнула на диванчик, нарочно запнувшись о громадную ножищу своего недогадливого кавалера. Еще и побранив его:

– Ты ведь не на плац-параде, батенька!

Что не сделает женщина, чтобы скрыть какой-либо непорядок в своей экипировке…

Дочка выслушала эту байку с пресерьезным видом:

– Хороший ты, па… только никогда не утешай меня.

Он спохватился, но веселого тона не переменил:

– Не буду, доча, утешать. Спрошу: а не поехать ли нам на взморье?

Тут озадаченно вскинулся на переднем сиденье Недреманное око:

– Но, Петр Аркадьевич, там мы можем нарваться на неприличную публику!..

– Вот и прекрасно. Поучим ее приличиям.

– Поучим, па, поучим! – захлопала в ладоши Наташа. – Я сотню лет не бывала на взморье.

– Ах ты, старушка!.. А там уже будет недалеко и до Елагина. Маман, поди, с ума сходит.

– Ну, пусть немножко сойдет. Мы ж не загуляемся, па?

– Не загуляемся, дочка, не загуляемся. Я уже слишком стар, чтобы гулять долго. Во! Даже приморское неудобье косят!

Косили здесь особыми косами – литовками, более короткими, толстыми, хорошо прокованными. Везде каменья, кочки да можжевел. Столыпин, конечно, знал, что не от хорошей жизни. Он вышел из ландо.

– Что, православные, покосов не хватает?

– Где их наберешься? – ответил мужик чухонского вида. – Дьявол эту землю вопреки Богу творил.

– Но ведь сено-то какое?..

– Плохое сено, – другой сказал. – Но спасибо и за это подрядчику. Платы не берет.

– Чего такой добрый?

– Окашивая эту неудобь, мы ведь приморский пляж от камней и кустарников убираем. Тоже выгода. Он тут дачи строить будет.

– Да вам-то на этих камнях как прокормиться?

– С рыбы на соль, а с соли опять на рыбу…

– Я вас за чухонцев принял, но вы ведь не местные? – внимательнее пригляделся Столыпин.

– Какие чухонцы! Рязанские мы. Царь Петро когда-то наших дедов сюда завез, а мы и расплодились, как сорняки. Обратной-то дороги на Рязанщину нет, потому что там и землицы нашей давно нет.

– А слышал я, – исхитрился Столыпин, – что безземельных отправляют в Сибирь. Там чернозем – невпроворот! Подъемные хорошие дают. Дорога бесплатная. Скот и пашенный инвентарь на обзаведение. Чего не попробовать?

– Да слышали мы, барин, эти сказки, слышали, – первый вмешался. – Да как чиновникам верить?

– Неуж разворуют?

– Всенепременно!

– Но вот я чиновник. Неуж на вора похож?..

На такие вопросы никакой мужик не стал бы отвечать. Минутный разговор сам собой кончился. Литовки опять зашоркали по камням и песку.

Вот и поговори о делах крестьянских!

Разобиженный чиновник Столыпин в свою сторону отвернул. Наташа встретила его заливистым смехом:

– Славно помещик Ленин разговаривал с мужиками!

Про наивного помещика Ленина они не раз читывали в семейном кругу. Но вот поди ж ты!.. Что хорошо на бумаге, то на приморских краях плохо выходило…

– Доча, не говори маман о нынешнем сенокосе. Нам и без того влетит на коврижки.

Девочка все поняла с полуслова.

– Да, я бы и без твоей просьбы ничего не сказала. Зачем зря маман сердить.

Но маман все равно рассердилась. Выйдя вечером у парадного подъезда Елагинского дворца, они нашли Ольгу под колоннами, в шезлонге, с мокрой тряпкой на лбу и в окружении встревоженной челяди. Тут же и семейный доктор толкался, повторяя:

– Все хорошо… все ладненько будет…

Столыпин посчитал нужным и сам это повторить:

– Все хорошо, Оля. Дочка прекрасно отдохнула.

Сметливая девочка поддержала отца:

– Я так рада тебя видеть, мама!

Но они оба видели ее какую-то упрямую обиду…

Очередная Дума, по счету уже третья, только для завистливого ума могла считаться «Столыпинской». Но разве царь – не человек? Все, кто мог, вдували в «высочайшие уши» мысль: «Два царя! Разве это возможно?!» Между Царским Селом и Елагинским дворцом, патриархальным прибежищем Александра III, сложились странные отношения; государь без особой надобности не приглашал к себе председателя правительства, а коли тот уже сам по необходимости напрашивался, то слишком усердно и показушно для придворных хвалил усмирителя еще недавно вздыбленной России:

– Я рад, Петр Аркадьевич, что у вас все так славно получается! Что цари? Они только царствуют, а правите Россией вы, мой незаменимый сподвижник!

Хуже всего то, что Николай II произносил такие громкие слова всегда в окружении придворных. Словно оправдывался перед кем-то. Но перед кем?..

Льстившая Столыпину ранее государыня теперь, бывало, проходила мимо, как бы не замечая и сбивая с мысли. А каждую мысль он вынашивал долгими вечерами на Елагинском острове, за колючей проволокой вкруг ограды и под охраной полицейских «селедок». Хотя что «селедки»? При всем кажущемся революционном затишье у террористов оставались бомбы, браунинги и даже пулеметы. Не стоило забывать, что они одинаково стреляли в чужих… и своих. Провозглашая национальную идею, ограничивая думскую вакханалию грузинского землячества и польского «коло», которые умудрялись проводить от своих округов десятки депутатов, без единого русского человека, – Столыпин некоторое время закрывал глаза на ответную реакцию «Союза русского народа». А там во главе были петербургский градоначальник Лауниц и дворцовый комендант Дедюлин. Вроде бы все логично. Он сам провозглашал: «Русская Государственная Дума должна быть русской и по духу». Но он не думал, что его мысль доведут до глупости! Ведь там дальше было: «Иные народности должны иметь в Государственной Думе представителей нужд своих…» Нигде же не говорилось, чтоб вообще «не допущать». Но поняли-то как? Первый удар – по революционерам, второй – по премьер-министру. Мол, тоже хорош. Не туда Россию ведет. Следовательно, заодно с революционерами. Лауниц наедине подговаривал Герасимова, только что возведенного в генералы. Более того, требовал передать все права на петербургскую полицию. Герасимов как мог отбивался. Но ведь за Лауницем стоял весь старческий царский двор во главе с его комендантом. Он мог не церемониться даже с генералом Герасимовым. Под опекой «Союза русского народа» стали создавать свою полицию. Дружины, подпольная сыскная сеть, те же пулеметы, что были и у революционеров; частью их крали из воинских частей, частью брали у темных перекупщиков.