его кнута. Кровоточащие раны чавкали и причмокивали. Юра обнаружил, что окна тут заляпаны багряными точками, под столом пол покрывали засохшие красные разводы. Мухи, напившиеся крови, радостно бились о стекла.

Мирон в неистовстве наносил один удар за другим, пока Настина левая рука не отделилась от тела чуть выше локтя. Сознание Юры помутилось. Помещение стало теснее, чем обычно, словно пространство вокруг сузилось.

– Мужчинам нужна возможность сбросить напряжение.

Сбросить напряжение, выпустить пар, дать волю злости, эмоционально разрядиться.

– Им сложнее себя сдерживать, разве нет? – От усилий Мирон громко сопел. – Им нужно нечто такое, во что можно направить всю свою спесь. Всю душевную боль.

«Коли нет во мне боли, то я жесткое серебро», – сказала Васняна. Объясняя эти слова, Мирон поучал, что в каждом человеке гнездится боль, которая и делает его человеком, но в то же время это недуг, способный затмить разум, подтолкнуть к низким поступкам.

Указав кнутом на Тишку, он изрек:

– Трусость – это такой же недуг. – Кончик хлыста уставился на Юру. – Гнев – тоже недуг. Как и от любой боли, от них нужно избавиться, пока не стало поздно.

Мирон подошел к дрожащим детям, склонился над ними и проговорил:

– Ведь коли нет во мне боли, то я жесткое серебро.

Своими большими руками он подтолкнул их к столу.

– Бейте.

Но ребята не двигались.

– БЕЙТЕ!

Переглядываясь и постанывая, братья поочередно начали кромсать хлыстами тело, которое корчилось и извивалось под градом ударов. Юра вкладывал в руки всю силу, какую имел, всю свою свирепость. Он словно обратился в пристанище страстей, а они разбухали в его нутре, пока, наконец, не излились наружу, точно кипящая лава из жерла вулкана. Досада, отчаяние, вязкая горечь и клокочущая злость завладели его существом, и мальчик уже не контролировал себя.

У Насти отпала нога. Окровавленное тело хлюпало, живот раскрылся, вывалив на стол внутренности. Теперь Юра понял, почему в Радивах нет кладбища: как и говорила подруга, все покойники попадали сюда, чтобы служить одной-единственной цели.

Настино тело разваливалось на части. Так и Юрина душа рвалась в лохмотья, так и его мечты разбивались вдребезги.

Ближе к вечеру братья брели домой опустошенные. Блики солнечного света еще лежали на улице, но уже потихоньку начинали исчезать, подобно рыжей лисице, медленно уползающей с прогретой лесной тропы. Вплоть до нынешнего дня это была самая обыкновенная улица, где, взрослея, они предавались детским забавам, воровали груши, сливы и яблоки, следили за Домом Блага. Теперь же ничего не радовало.

Дома Тишка забрался под одеяло с головой, а Юра сообщил отцу о смерти Насти. Без дрожи в голосе, слез и сожаления – вообще без чувств.

Почесывая бороду, отец сказал:

– Тетка сама ее отдала. Теперь ей легче будет прокормить весь свой выводок. Все-таки матери дети милы не оттого, что красивы, а потому, что свои, правда?

Правда в том, что бренна не только плоть, но и обстоятельства. Мечты и чувства тоже подвержены тлену. После жуткого ритуала к Юре пришло не спокойствие, а какое-то отупение. Его абсолютно не волновало происходящее: ни слова отца, ни скулеж пса, просящего еды, ни то, что Тишка обмочился в постели. Сидя на крыльце, он отстраненно наблюдал, как куры щиплют васнянку.

Завтра моровая изба пройдет по деревне, и жизнь вновь вольется в привычное русло. Жизнь без Насти. Только сейчас он признался себе, что без памяти влюблен в нее. Удивительно, но иногда нужно пережить потрясение, чтобы узнать о себе нечто новое.

Правда в том, что Настя заставляла Юрино сердце биться чаще, а ее собственное остановилось навсегда. Смириться с потерей было невыносимо трудно. Говорили, что моровая изба приоткрывает дверь в мир мертвых, вспомнилось Юре. Что, если, войдя в нее, он найдет Настю на другой стороне?

Всю ночь он не сомкнул глаз и оттачивал эту идею в голове, а под утро, как только уснул, его разбудил Тишка:

– Нас тоже убьют?

– Нет, дурачок, – сказал Юра, но сомнение в его голосе было настолько велико, что брат опять зашмыгал носом.

Утро не принесло облегчения. В Радивах было безлюдно, по дороге неупокоенным призраком летала пыль, смешанная с прахом погибших цветов. Однако деревня отнюдь не вымерла: васнянцы занимались последними приготовлениями к Явлению. Они занавешивали окна, затворяли ставни, запирали сараи, погреба и хлева, проверяли на прочность замки на входных дверях, будто изба могла войти к ним в дома. К полудню в воздухе повисла молчаливая тревога. Выглядывая в окно, Юра переминался с ноги на ногу в тревожном ожидании.

– По расчетам Мирона, изба прибудет после обеда, – сказал отец, прибивая к стене покрывало, завесившее окно. Руки и лицо у него были темными, огрубевшими от ветра и солнца, в бороде виднелась седина. Какой же он старый, подумал Юра. Случись что с отцом, заботиться о них не станет никто.

Вечером колокольный звон разбил задубевшее безмолвие, и Юра вдруг осознал, что находится на грани помешательства. Свет на улице померк, стал искаженным, словно глядишь через горлышко стеклянной бутылки. А может, это просто вечерело. Позади дома беспокойно закудахтали куры, запертые в сарае, где-то тоскливо мычала корова, пес скреб когтями по полу, надеясь выкопать себе укрытие или могилу.

– Она идет, – произнес отец, и слова эти тяжелым камнем легли на Юру, который вдруг понял, что не сможет совершить задуманное. Слишком страшно.

Окна выходили прямо на дорогу, которая, петляя меж домов, убегала в лощину. Там, вдали, двигалось что-то крупное – оно пряталось за деревьями и возникало снова. Юра ощущал, как кровь пульсирует в висках. Внезапно дома стало слишком душно, захотелось выйти на улицу и убежать куда-нибудь сломя голову. Меж оконных рам среди комков пыли и трупов мух он заметил монетку, поблескивающую на солнце, но никак не мог понять, какой стороной она лежит.

Может, стоит подбросить монетку и таким способом решить свою судьбу?

Из-за пригорка выступила моровая изба.

– Немедленно отойди от окна! – скомандовал отец где-то не здесь. В другом мире.

Но Юра не мог этого сделать. Он просто не был способен оторвать взгляда от завораживающего зрелища, ведь самая настоящая изба с двускатной крышей, окнами, порогом и дверью шагала по деревне. Она была такой ветхой, что оставляла позади себя толстый слой трухи, осыпающейся из днища. Покачиваясь и неуклюже переставляя ноги, хижина вышла на главную улицу.

Инородное пятно на застывшем августовском полотне.

У Юры закружилась голова. Перед глазами оживала легенда, которую он слышал всю жизнь, и никто не мог помешать ее воскрешению. Изба была скроена из цельных бревен, опорой ей служили обрубки деревьев, их ветви проросли сквозь пол и стены,