вышла на небольшую полянку, где под навесом были свалены в кучу дрова – осиновые, березовые, сосновые. Непросто, должно быть, нарубить столько одной рукой, отрешенно подумал Дисмас.

Дочь убийцы уселась на чурбак, прижала марионетку к груди, погладила по голове:

– Не бойся, я тебя спрячу, а он через два дня все забудет. Он всегда забывает.

Дисмас молчал. Отсюда ему было прекрасно видно поросшую мхом крышу дома и торчащую над ней кирпичную трубу. Из трубы поползли клубы бледного дыма.

– А потом я тебя переодену, – продолжала девочка, баюкая Дисмаса. – Оторву кусочек от маминого платья, которое в подвале спрятала. Оно белое-белое, как раз для Христа подойдет. И волосы подрисую до плеч. Станешь у меня настоящим Христом, чистым и красивым. Все будет хорошо…

Дисмас качался на руках дочери убийцы, как на речных волнах, и не отрываясь смотрел на дым, что поднимался из трубы к светлому утреннему небу. Он жаждал вознесения.

Черные сказки

Ах, ах, глупый несчастный ребенок! Неужели тебе все еще мало? Или ты совсем не ведаешь страха? А ведь все, все предыдущие сказки говорили лишь об одном – не ходи в черный лес, не заглядывай под кровать, не отворяй дверцу старого шкафа! Знай меру, умей вовремя остановиться… Но ты не слушал! И будешь наказан – ибо поздно, уже слишком поздно нырять под одеялко и делать вид, что сладко спишь. Они уже здесь, на пороге твоей крохотной спаленки, – самые черствые, самые страшные, самые ЧЕРНЫЕ сказки!

Станислав Пожарский. Моровая изба

Любой васнянец, входивший в Дом Блага, будь то отрок, мужчина или старик, кланялся и произносил такие слова: «Избавь, Васняна Честивая». Что происходило внутри, Юра не знал, но говорили, будто возвращаешься оттуда другим человеком. Чистым, как свежевыстиранное белье. Обновленным, подобно дереву, пробуждающемуся от зимнего сна.

Обычно юноши заходили внутрь с опаской, взрослые – с нетерпением, а деды – со знанием дела. Все они, по словам сердцеведца Мирона, приносили с собой груз тягостных чувств и оставляли его в храме.

Снедаемые любопытством, братья Юрка и Тишка каждый раз мчались к Дому Блага и, укрывшись в гуще васнянки позади него, следили за прихожанами. За пять лет, что минули с тех пор, как отец отнес туда бездыханное тело матери, они бывали на своем посту даже чаще, чем на учебных занятиях.

В любой сказке, где есть запертая дверь, героя мучает желание отворить ее, хотя делать этого ни в коем случае нельзя. Для чего ему это? Возможно, чтобы поглазеть на спрятанный от посторонних ужас или увидеть, что его попросту обманывают. Это тоже некогда сказал Мирон на одном из своих занятий, где обычно учил младшее поколение «Лепте» Васняны.

Вообще он умный, Мирон. Не зря прозвали его сердцеведцем: ведал он сокровенные движения людского сердца, потому наверняка был ближе к Васняне, чем другие. Ребята его боялись и, когда выслеживали у Дома Блага, старались ему не попадаться, чтобы не гневить.

Вот и сейчас они прятались в зарослях, наблюдая, как двое мужиков покидают храм и растворяются в жарком мареве.

– Видел их лица? – спросил Тишка.

– Довольные.

– Ага.

В тот же миг позади ребят зашевелились кусты, а затем кто-то крикнул:

– Попались!

Юра так испугался, что даже приготовился распрощаться с жизнью. Но это была всего лишь Настя – рыжая девочка с усыпанным веснушками лицом. Про таких людей в народе говорили, что они поцелованы солнцем. Юре очень нравилось это слово – «поцелованы», особенно нравилось применять его к Насте.

– Совсем сдурела?! – шепотом поругался Тишка. – А ну, замолчи!

Подруга только посмеялась и легла на траву между мальчишками.

Августовский день был удушливым. Само лето в этом году выдалось не в меру жгучим. Оно иссушило и мумифицировало растительность, это тропическое лето в Ради́вах. Несколько недель горели леса. Горячий ветер переносил с места на место пыль увядших цветов. Одной лишь васнянке все нипочем – трава эта, усыпанная мелкими пестрыми розочками, цвела так пышно, будто питалась силами погибающих сородичей.

Под Юрой была нагретая земля, а рядом – Настино разгоряченное тело, он чувствовал его пыл, отчего сердце замирало. Прежде с ним такого не случалось, однако с приближением четырнадцатого дня рождения влечение к девочке усиливалось. Тишка вроде бы ничего подобного не ощущал.

– Через два дня вам обоим по четырнадцать стукнет, – понизив голос, сказала Настя. – И вы узнаете, что там внутри. А вот я никогда туда не попаду.

В самом деле, женщины Радив по какой-то причине Дом Блага не посещали. Юра как-то интересовался у отца почему, но тот отмахнулся: мол, зачем тебе знать?

Пока Настя говорила, он не сводил взгляда с ее губ цвета вызревающей малины. В уголок рта попал волос, который можно было бы убрать… своими губами, например.

– Мы тебе расскажем, – откликнулся Тишка.

Его лицо – точная копия Юриного: такие же ямочки на щеках, тот же нос с горбинкой, серо-зеленые глаза. И роста мальчики были одинакового. Немногие в Радивах могли их различить, но Настя умела, так как знала, что отличаются они отнюдь не внешностью.

Дом Блага хранил безмолвие. По виду он представлял собой крепко скроенное деревянное здание с размещенной наверху прямоугольной звонницей, обгаженной птицами. Колокол звучал на Юриной памяти лишь однажды – в день Явления, оповещая Радивы о приходе моровой избы. Но это было десять лет назад, и мальчик мало что помнил из того дня. Только крики людей, Тишкин плач и ужас на лице отца, произнесшего: «Спаси нас, Васняна. Оно идет».

– Где будете встречать Явление? – Настя повернулась к Юре и заглянула ему в лицо синими глазами, похожими на два пруда, отражающих небо. Какое же поэтическое красноречие вызывала она у него!

– В подвале, наверное, – сказал он, потупив взор и чувствуя, как краснеют щеки.

На Настином лице мелькнуло недоумение: то ли она разочаровалась ответом, то ли заметила краску, залившую лицо друга. Она сказала:

– Как скучно.

Так сложилось, что время перед днем рождения близнецов совпало с томительным ожиданием Явления. Этим словом обозначали чудотворное событие, вызывавшее восторг и пугавшее одновременно. Диво, в которое невозможно поверить, пока не увидишь собственными глазами.

Раз в десятилетие в Радивы приходила древняя изба. Шаг за шагом ступала она по главной улице на курьих ножках, кряхтя, словно старуха, еле вставшая с кровати, и скрывалась из виду. Никто не мог с уверенностью сказать, что это – божественное провидение или проделки темных сил.

– Я бы хотела на нее взглянуть.

– Это же опасно! – переполошился Юра.

По слухам, избу населяли старые духи, которые могли схватить любого, кто оказывался на пути. Взгляд глаз-окон нес мор,