Я кивнула, а затем присела на пол, держа ключ от гардероба, а Абалин (все ещё сжимая в руках первый холст, который я ей показала) села передо мной.

– Тебя на их создание вдохновил случай с Евой?

– Да, и мой рассказ. До появления Евы я читала книгу об акуле, которая проплыла вверх по ручью Матаван в Нью-Джерси в 1916 году и напала на трёх пловцов, купавшихся в нескольких милях от моря. Двое из них погибли.

– Это заставило тебя написать рассказ о русалках?

– И ещё то, что этот художник нашёл на берегу в Атлантик-Сити, и… – Тут я остановилась, поскольку не понимала, как объяснить так, чтобы Абалин меня поняла, и, кроме того, у меня вдруг как-то разом все смешалось в голове. Последовательность событий, я имею в виду.

Абалин всё ещё держала в руках картину, мою самую любимую – хотя какая-то часть меня люто их все ненавидит. – «К берегу от Китового рифа». Картина, что висела на стене у старухи из рассказа. Как я уже писала ранее, русалка повёрнута спиной к зрителю. Раскачиваясь на бурных волнах, она раскинула руки в стороны, её длинные волосы развеваются вокруг, словно густые, спутанные водоросли, взгляд её обращён к земле и белому маяку, возвышающемуся на гранитном утёсе. Это скалистый сланцево-филлитовый берег у мыса Бивертейл на острове Конаникут. Я заплатила двадцать долларов рыбаку, который отвёз меня достаточно далеко, чтобы сделать фотографии с натуры (у меня тогда началась морская болезнь). Кроме того, я изменила название Китовая скала на Китовый риф. Не могу припомнить, что послужило причиной.

В своём рассказе я написала: «Зритель может обмануться, решив, что это всего лишь очередная картина с изображением плывущей в море женщины, поскольку она едва высовывается над линией воды. Её можно было бы принять за самоубийцу, бросающую последний взгляд на неровную линию берега, прежде чем уйти под воду. Однако если приглядеться, на её руках можно безошибочно заметить пятна красно-оранжевой чешуи, а в путанице чёрных волос застрявших там морских обитателей: крошечных крабов, хрупкие звёздочки, извивающихся странных океанических червей и какую-то задыхающуюся пучеглазую рыбу, жадно хватающую ртом воздух».

– Я думала, это поможет, – попыталась объяснить я. На улице три раза прогудела сигналом какая-то машина. – Так же, как вы с доктором Огилви посчитали, что мне поможет написание «Улыбки оборотня».

– Но… – начала было Абалин, замолчав на секунду-другую. – Но это была только одна история. Должны быть и другие, верно? Тридцать или сорок таких же?

– Сорок семь, – уточнила я, – и ещё пара блокнотов с эскизами, которые я перед этим набросала. Иногда мне казалось, что нужно сложить их в большую кучу на заднем дворе и сжечь. Я думала, что должна разжечь костёр. Возможно, это помогло бы этим картинам очиститься.

(Разве Салтоншталль не так поступил? И что он на самом деле сжёг?)

– Сорок семь, – произнесла Абалин и вновь недоверчиво рассмеялась, словно посчитала, что я придумываю.

– Можешь пересчитать, если хочешь, – предложила я.

– Имп, ни в коем случае не сжигай их. Меня не волнует, почему ты их нарисовала. Меня не волнует, что эта сумасшедшая сучка втёрлась к тебе в доверие. – Её глаза блуждали по картинам, а затем она пристально посмотрела на меня. – Только никогда не сжигай их. Они такие красивые.

Я не стала ничего обещать. Мы ещё долго так сидели, вроде бы вместе, но в то же время порознь. Мне довелось видеть людей, влюблённых в искусство, и думаю, что в ту ночь наблюдала за тем, как Абалин влюбляется в мою русалку. От этого мне ещё больше захотелось их сжечь.

Теперь я должна рассказать ту часть моей истории с привидениями о русалке, которая произошла после того, как я попыталась утопиться в ванне, а Абалин Армитейдж спасла меня, чтобы вскоре покинуть. Я должна рассказать о том дне, когда Ева Кэннинг, дочь Евы Кэннинг, вернулась за мной, и тех, что последовали за ним, а также чем это закончилось.

10

Без устали поёт сирена, зовущая тебя на скалы. Ведьмовские камни Sirenum scopuli, три острых скалы, омываемые волнами Эгейского моря, неподалёку от побережья Капри. Ла Кастеллучча, Ла Ротонда и Галло Лунго. Или, как их ещё называют, архипелаг Сиренузы, либо Капо Пелоро. Гомер превратил их в гарпий, трёх крылатых женщин, певших смертоносные песни Одиссею и его команде. А следом за ним Еврипид, Евстафий, Сервий, Вергилий и многие другие, кто брался за перо, чтобы предупредить читателей о сиренах. Гомер не озаботился тем, чтобы дать им имена (или был слишком мудр, чтобы это делать), но за него это сделали некоторые из вышеперечисленных мудрецов. Например, по одной из версий, их зовут Пейсиноя, Аглаопа и Телксипея. В других краях (испанских, румынских, французских и т. д.) и иных фольклорных системах из них сделали русалок: Sirena, Sirène, Syrena, Sirena˘, Sereia и так далее, и так далее, и так далее, заманивающих моряков на скалы, где они встречают свою смерть. Да, ещё зоологи относят ламантинов, дюгоней и вымерших белоплечих коров (Hydrodamalis gigas) к отряду млекопитающих Sirenia (согласно Иллгеру[119], 1811 г.), а герпетологи относят некоторых безногих саламандр к роду Siren, к семейству Sirenidae. Они похожи на угрей, но не являются ими. Угрями, я имею в виду. Я поискала определение для существ, похожих на угрей: anguilliform. Ни ламантины, ни сирениды не обитают так далеко на севере, где течёт река Блэкстоун. Некоторые утверждают, что на ламантинах и дюгонях лежит ответственность за появление историй о сиренах, когда считалось, что сирены – это русалки. Правда, ламантины не поют; по крайней мере, не те песни, которые могут расслышать обычные мужчины и женщины. Также они не являются амфибиями. Это млекопитающие, которые вернулись в океан, вроде китов, дельфинов и Ева Кэннинг. Хотя киты поют очень красивые песни, которые мы прекрасно можем слышать.

Моя сирена родом из реки Блэкстоун в штате Массачусетс, реки с таким же названием, как и бульвар, на котором стоит больница, где умерла моя мать. Сирена из Милвилля, Перишэйбл Шиппен, Е. Л. Кэннинг, то есть Ева Луиза, дочь Евы Мэй, исчезнувшая в водах залива Монтерей у пляжа Мосс-Лэндинг, штат Калифорния, когда мне было всего четыре года. Она последовала в море за женщиной по имени Якова Энгвин, чтобы больше никогда не выйти на берег. Бездонное море – это вечная ночь, и Якова Энгвин открыла эту дверь для