упорно молчать. Выждав короткую паузу, я продолжаю: – Мне пришло в голову, что они означают номер телефона в Нью-Йорке.

– И почему же ты раньше не поделился со мной такой замечательной догадкой?

– Хотел сначала сам разобраться. Ну и позвонил по этому номеру…

– Ты ведь говорил, что потерял его.

– Потом нашел… Нет, ты послушай! – Почему она так подозрительна? Словно ищет повод… – Короче говоря, подошла старая женщина и после долгих вздохов рассказала, что это муж ее, который недавно умер, послал весточку оттуда. И синяя птица просто пароль, который должен означать, что послание от него! Представляешь?! После разговора с ней несколько дней ходил сам не свой.

– Неужели ты всерьез веришь в эту чепуху с вызыванием духов?

Странно, что эта история не произвела на нее никакого впечатления. Мне она не дает покоя уже полгода. И теперь, когда процесс наконец закончился, чего бы это ни стоило, обязательно все выясню.

– Никак не могу придумать хоть какое-нибудь разумное объяснение. Несколько раз даже казалось, что видел эту птицу, что она охраняет нас… Но, может, и обманывался, конечно…

Резко мотнув шеей, она рассыпает по плечам высветленные волосы. Останавливается на минуту и рассматривает свои длинные, обросшие бриллиантами пальцы с красными чешуйками ногтей, будто они очень ей досаждают. Зрачки сужаются, делаются величиной с булавочную головку.

– Ответчик, почему людям так хочется тебя обманывать? – Это был хороший вопрос, и не было на него хорошего ответа. – Тебе стоит об этом подумать.

– О чем еще мне стоит подумать?

– Обо мне… – быстрый промельк кончика языка между губ. Полуоткрытый рот кажется совсем черным. Я жду, чтобы молчание стало слишком тягостным и она наконец начала сама. И все же неизбежный вопрос застает врасплох. – Ну и как тебе нравится новая я?

Заставляю себя отсчитать, пока сердце не бухнуло три раза. И лишь потом, весь до краев уже наполненный его биением, пытаюсь ответить.

– Почему ты спрашиваешь?

– Потому что хочу знать.

– Трудно привыкнуть… – Голос звучит где-то рядом, отдельно от меня самого. Обсуждать ее внешность совсем не хочется. Но все-таки удержаться не удается. – Могла бы и спросить, перед тем… – неуклюжие слова с трудом выходят наружу, отбрасывая темные полощущиеся тени внутрь. Тени, которые я предпочитаю не замечать… Но ведь я говорю правду… Конечно, если бы нужно было выбирать между правдой и Лиз, я бы не задумываясь выбрал Лиз. Но сейчас вместо нее…

– Оу?! В самом деле? А я считала, что некоторые решения могу принимать сама. Но ты, скорее всего, так не считаешь… Почему ты не смотришь на меня? – Поворачиваюсь к ней и вдруг замечаю, что у меня начинает пропадать боковое зрение. Следуя каким-то неизвестным мне законам контраста, пустота вокруг ее лица сужается, темнеет, становится все более плотной, будто вижу Лиз сквозь узкую трубу, отделяющую нас от Спринтера, от публики в ресторане, от оркестрика. Налившийся острой синей сталью взгляд из косматых глазных впадин на противоположном конце трубы больно впивается в зрачки. Огромная, в человеческий рост стальная пчела, готовая в любой момент выпустить свое жало. Стоит только прикоснуться и… – Я так ждала этого дня… а ты…

– Я тоже ждал тебя… А приехала совсем чужая женщина… – пробормотал и вдруг понял, что разговаривать уже не могу. Горло доверху забито мелкими осколками мокрого стекла, которые сыплются в легкие. Через силу выдавил из себя невразумительную извилистую улыбку. Как пасту из тюбика. Было очень больно. Но хотел, чтобы видела, что улыбаюсь.

– Тебе нельзя было так говорить. – Короткая темная молния промелькнула у нее в лице. – Ты сейчас делаешь крупную ошибку, Ответчик.

И снова нужно было остановиться, и снова этого не сделал.

– Тебе нужно, чтобы отвечал не то, что думаю?

Но уже через секунду осознаю, что сказал, начинаю догадываться о силе нанесенного удара. Получилось грубо. Жаль. Я не хотел грубо. Хотел, чтобы слышен был оттенок мягкой грусти, чтобы услышала, как больно мне сейчас. Но не умею… По старой привычке пытаюсь почувствовать себя виноватым, и на этот раз не получается… Нет, на самом деле я не знал, что хотел. Несмотря на все, она продолжает вызывать острое желание. У тела своя цепкая память, от которой просто так не отделаешься… И это злит еще сильнее… Послесвечение погасшей звезды…

Похоже, то, что не принял ее теперешний облик, стало последней каплей… Вместе с настоянным на злости желанием появляется какое-то смутное чувство вины перед несбывшимся будущим. Перед поездкой в Париж. А потом на Лазурный Берег. Перед неизвестной мне теткой Джейн в Сан-Максиме. Перед висящим над землей воздушным замком белого двухэтажного дома с черепичной крышей и дубовыми ставнями. Перед ведущими к дому изогнутыми дорожками, выложенными битым кирпичом, вдоль которых цветут ярко-красные розы…

– Все сказал? Нет. Мне ничего не надо. – Произносит она это совсем тихо. Но музыка совсем не заглушает слова. – После того что Люси рассказала, мне от тебя ничего не надо! Ей ведь незачем придумывать, она про нас не знает.

– Ты что, с ума сошла? Какая Люси?

– Какая Люси? Та, с которой ты встречался здесь, в Бостоне, несколько дней назад. В этом самом ресторане. Она рассказывала. А иначе почему бы я согласилась сюда прийти? Похоже, ты был не прочь и с ней тоже? И если бы не Алек…

Под тяжестью обрушивающихся обвинений губы мои сжимаются в узкую полоску. Издают нечленораздельный звук, похожий на выдох после удара в солнечное сплетение.

Лиз замолкает, и мне кажется, что сейчас танцую танго с высеченным из сухого льда говорящим манекеном. Новый химический запах духов становится вдруг очень плотным, переходит в какой-то низкий регистр, царапает наждаком беззащитную кожу внутри ноздрей. Не выдерживаю и несколько раз встряхиваю головой, пытаюсь растормошить взглядом манекен, вернуть его к жизни.

– И ты поверила тому, что она наговорила?! Ведь…

– Как я, – на слове «я» голос резко повышается; интонация должна означать: «другие, может, и могли бы, но чтобы я?!», – как я могла не поверить Люси? – Делает короткую паузу. Зрачки расширены, раздуваются ноздри. – И не только Люси, но и Алеку! Мне у нее на работе дали адрес его отеля в Вашингтоне… – Сжимает губы, так что становится совершенно очевидно: продолжать разговор на эту тему она не намерена.

Ее недавно освоенный звенящий голос приобрел алмазную твердость. Вполне мог бы резать стекло. Например, стеклянную перегородку, возникшую между нами. Наверное, она существовала и раньше, но теперь со стороны Лиз на нее опустилось что-то очень тяжелое и темное, сильно напоминающее размазанную грязь. Грязь, которую она собирала на меня весь этот