в числе 400 человек. Боясь, что на суде откроется истина, министерство юстиции по соглаше­нию с Плеве распорядилось, чтобы нашумевшее в Европе дело разбиралось при закрытых дверях. Во время судебных прений, отголоски которых проникали за стены закрытого зала суда, граж­данским истцам из лучших представителей адвокатуры удалось доказать, что на скамье подсудимых сидят только слепые орудия преступления, между тем как подстрекатели толпы не привлечены к суду. На этом основании они требовали, чтобы дело было направ­лено к доследованию. Суд отказал им в этом. Тогда адвокаты, после внесения мотивированных заявлений, стали один за другим покидать зал заседаний. Наиболее видный из гражданских истцов, русский адвокат Карабчевский, сказал в своем заявлении: «Весь Кишинев был превращен во время эксцессов в громадный цирк древности, где пред глазами любопытных зрителей из администрации и армии, перед празднично одетой толпой, сгонялись на арену с одной стороны бе­зоружные жертвы, а с другой на них напускались разъяренные звери, пока не последовал сигнал: конец! — и ужасающее зрелище сразу пре­кратилось». После ухода гражданских истцов суд свел все дело к обыч­ному уголовному преступлению и приговорил первую группу под­судимых к каторжным работам, но гражданские иски разоренных евреев были оставлены без удовлетворения. Когда спустя полгода потерпевшие предъявили в Сенате гражданские иски к уволенно­му после погрома губернатору фон Раабену и его помощникам, как виновникам их разорения, ответчики цинично заявили, что «убытки евреев в несколько раз покрыты пожертвованиями из Рос­сии, Западной Европы и Америки», — и высшее судилище империи тоже отказало в гражданских исках. Правительство не хотело создать прецедент возмещения убытков, причиненных его агентами разгром­ленным евреям, ибо «это поставило бы представителей администра­ции в безвыходное положение», как наивно объяснял кишиневский губернатор: пришлось бы увеличить государственный бюджет на мил­лионы рублей, чтобы расплачиваться за официальных попустителей погромов.

§ 41 Японская война (1904)

За годом первых политических погромов последовали годы японской войны и первой русской революции. На другой день после объявления войны (10 февраля 1904 г.) орган русских евреев «Вос­ход» писал: «Не время теперь растравлять старые раны. Постара­емся, поскольку это в наших силах, забыть и недавнее изгнание из Порт-Артура[27], и кишиневский и гомельский погромы, и многое, многое другое. Пусть еврейские родители не задумываются теперь над горькою участью своих детей, оставленных за бортом учебных заведений. Простыми солдатами пойдут евреи в бой, и кровь их бу­дет так же обильно литься, как русская». Евреи пошли в рядах рус­ской армии на Дальний Восток, чтобы сражаться за славу Николая II и за присоединении Маньчжурии к Сибири, где они не имели права жительства. Число еврейских солдат на фронте было весьма значи­тельно, так как уроженцы западных губерний зачислялись преиму­щественно в сибирские полки и оказались теперь близкими к театру войны. Несоразмерно велик также был процент евреев-врачей из за­паса: их мобилизовали в первую очередь потому, что они не занима­ли никаких государственных должностей и оказались свободны­ми — для жертвы на полях сражения. Между тем как десятки тысяч бесправных сражались за престиж России на Дальнем Востоке, пра­вительственный пресс не переставал давить их братьев в тылу. Из ряда мест вне «черты оседлости» администрация стала выселять се­мейства мобилизованных запасных солдат и врачей на том основа­нии, что с отъездом главы семьи жена и дети теряют право житель­ства, обусловленное его профессией. Это показалось диким даже в Петербурге; последовало распоряжение, чтобы до окончания войны семьи мобилизованных были оставлены на местах жительства.

Но общественная юдофобия усиливалась, разжигаемая шови­низмом военного времени. Раздраженная неожиданными победами японцев, реакционная пресса («Новое время» и другие) распускала слухи, будто евреи тайно помогают «родственным им по расе» (?) японцам, чтобы отомстить России за кишиневскую резню; евреи буд­то бы вывозят золото за границу, закупают лошадей для Японии, собирают для нее деньги на броненосцы, натравливают Англию и Америку на Россию. Было ясно, что тут действовала шайка бессове­стных агитаторов в роде Крушевана, желающая вызвать погром под модным предлогом об «измене» евреев. Эти злостные слухи наме­ренно распускались в марте 1904 г. перед Пасхою, как годом рань­ше была пущена в ход дубоссарская ритуальная легенда. «Поджи­гатели принялись за свое дело», — писал в те дни журнал «Восход», сообщая о панике среди еврейского населения на юге. В Кишине­ве опасались повторения погрома, что вызвало усиленную эмигра­цию в Америку; в Одессе зловещие слухи волновали евреев, которые стали тайно готовиться к самообороне. Тревога проникла и в загра­ничную прессу. Правительство, однако, само сообразило, что воен­ное время неудобно для возобновления внутренней войны. Губерна­торам были разосланы циркуляры о принятии решительных мер для предупреждения всяких пасхальных эксцессов. Новый бессарабский губернатор Урусов и одесский градоначальник обратились к русско­му населению с серьезными предостережениями. Это подействова­ло. Как только местные власти убедились, что погромы запрещены свыше, агитация прекратилась, и в апреле газеты могли уже сооб­щить, что «Пасха везде прошла спокойно»[28].

Утром 28 июля 1904 года, на площади перед Варшавским вок­залом в Петербурге лежал окровавленный труп всесильного мини­стра Плеве, убитого бомбою русского террориста в момент, когда он ехал с докладом к царю в Петергоф. Революция подняла голову. После двух лет бешеного полицейского террора, после попыток от­влечь внимание общества от реформ сначала погромами, а потом внешнею войной (Плеве стоял за объявление войны Японии, надеясь заглушить революцию патриотизмом), призрак революции грозно встал над страною. Правительство смутилось пред надвигающейся бурей и стало искать путей для примирения с народом.

В начале сентября на пост министра внутренних дел был на­значен виленский генерал-губернатор Святополк-Мирский, счи­тавшийся либеральным администратором. Он объявил, что будет стремиться к установлению «доверия» между правительством и обществом; еврейской депутации в Вильне он обещал руководство­ваться в еврейском вопросе справедливостью и «добротой». Однако с первых же дней добрый министр оказался бессильным перед вновь разлившимся потоком злобы. Пошла серия «мобилизационных по­громов». Мобилизуемые русские запасные, раздраженные предстоя­щею отправкою на поля смерти в Маньчжурии, направляли свой протест по линии наименьшего сопротивления. Пьяные солдаты вместе с городской чернью разрушали еврейские дома, били жиль­цов, грабили имущество. Кровавый погром произошел в городе Алек­сандрии (Херсонская губ.) в дни 19 и 20 сентября. Толпа громил вор­валась в синагогу, переполненную молящимися по случаю святого дня Иом-Кипура и избила 20 человек; среди тяжелораненых были студенты и гимназисты. Через месяц мобилизованные разгулялись на севере, в Могилевской губернии. В Могилеве на Днепре буйство солдат и местных хулиганов приняло большие размеры: пострадали самые бедные еврейские кварталы, где жертвою грабежа сделались и семейства запасных, ушедших на войну (29 октября). В Витебской губернии солдаты громили местами без различия национальности