В тот день я жарила пышки. Здесь меня многому научили. Нужно замесить на дрожжах тесто, а когда оно поднимется, скатать из него небольшие комки, обсыпать их мукой, размять пальцами и пожарить с двух сторон в кипящем масле. Мне нравится готовить пышки. Мне нравится трудиться и приносить пользу. К каждой пышке я приступаю с молитвой — бисмилляхи рохмани рахим. Я читаю молитвы постоянно. Иногда мысли убегают за ту черту, которую я провела в своей жизни, — между прошлым и настоящим. Но я возвращаю их и снова начинаю молитву.

Патимат взяла тарелку, на которой высокой горкой лежали пышки, и понесла ее на мужскую половину. Я только на секунду подняла взгляд от теста, чтобы кивнуть ей. Патимат вышла из кухни и через несколько секунд оттуда донесся ее возглас:

— Вы только посмотрите!

Я бросила тесто и побежала к ней, чтобы узнать, что случилось с моей старшей сестрой.

Патимат держала в руках пышку и смотрела на нее. Мы все собрались вокруг Патимат.

— Вы видите, что на ней написано — «Аллах»? — спросила она нас.

— Ах-х…

— Ах-х… — ахали Ася и Гюльнара, склонившись над пышкой.

На пышке, в ее поджаренных местах, была видна арабская вязь — так пишется слово «Аллах».

Есть такие святые люди, у которых это слово или даже целые строчки из Корана проступают прямо на коже. Аллах сам выделяет таких людей. Но я и мечтать не могла, что Аллах отметит своим особым вниманием мою пышку.

Мы не стали есть эту пышку. Мы ее высушили и теперь показываем всем другим сестрам, которые к нам приходят. Она лежит на самом видном месте. Когда я смотрю на нее, мне хочется плакать от счастья.

В доме, где мы живем, много комнат. На одной половине живут мужчины, на другой — женщины. Мужчины постоянно меняются. Я не знаю, кто они, откуда они приходят и куда уходят. Посреди ночи может раздаться тихий стук в наши ворота. Значит, пришел кто-то новый. Я не задаю вопросов. Мы готовим им еду и стираем их вещи. Они ночуют здесь день-два, а потом уходят. Иногда они возвращаются, иногда — нет.

Когда мы заносим еду в их комнату, я чувствую запах орехового дерева от них. Я не поднимаю на них, глаз. Они тоже стараются на нас не смотреть. Но иногда мы встречаемся взглядом, и я пугаюсь. Мне становится очень страшно. Читаю молитву, и страх уходит.

Эти мужчины почти все худые. Их ввалившиеся щеки закрыты щетиной или бородой. От этого их лица кажутся синими. Не знаю чем, но они отличаются от всех остальных людей, как кусок свежего мяса отличается от куска сушеного. Помню, как дедушка резал баранов, снимал с них шкуру, солил и вешал сушиться в сарае. Такие же высушенные эти люди. Как будто там, куда они уходят, они не едят ни горячего курзе, ни хинкала, ни лепешек с сыром. А только сушенное соленое мясо и орехи — грецкие орехи. Не знаю, почему мне так кажется.

Однажды с ними ушла одна наша сестра. Что стало с ней? Я ни у кого не спрашивала. Мне никто ничего не говорил.

Мы живем простыми радостями в приближении того дня, который станет началом вечности, — молимся, разговариваем о Всевышнем, готовим, стираем, убираем. Я надеюсь, что время пролетит быстро. Не знаю, сколько еще лет жизни Аллах мне отмерил. Если пятьдесят или шестьдесят лет, то это долго. Но вечность достойна того, чтобы ее подождать. Иногда я сажусь на циновку, прислоняюсь к холодной стене и мечтаю, мечтаю о рае. В комнате темно, но через мои прикрытые веки проникает свет — желтый, а иногда оранжевый. Тепло разливается по моему телу. Мне кажется, я слышу, как поют райские птицы, как журчат райские реки, как… На все воля Аллаха.

Мы теперь обязательно пойдем в мечеть в пятницу на обеденный намаз. Ася такие интересные вещи рассказала. Оказывается, в пятницу в мечети будут показывать девочку, которую привезли из Саудовской Аравии. Эта девочка — наполовину крыса. Она выхватила из рук матери Коран и выбросила его в окно. За это Аллах превратил ее в крысу.

Ася показала нам свой телефон, в котором была фотография этой девочки-крысы.

— Ах-х, какие у нее уши и усы! — воскликнула Гюльнара. — Мало Аллах ее наказал.

— Нельзя так говорить, — остановила ее Патимат. — Аллах сам знает, мало или много он кого-то наказывает.

Не знаю, что бы мы делали без Патимат. Она не позволяет нам сбиться с истинного пути — наша верная наставница. Аллах, укрепи мой иман.

* * *

Вечером к нам приходил Ариф-эфенди — тот мужчина, которого я видела в первый день моего прихода сюда. Он оказался очень добрым. Он называет нас сестрами и всегда интересуется, как у нас дела, как нам живется. Никогда я не знала, что простые человеческие отношения могут приносить такую радость. Раньше я жила окруженная змеями. У меня не было настоящих подруг. Вокруг меня вились одни сплетни, ядовитые языки. Те люди, которые остались в прошлой жизни, не понимали, что все мы — братья и сестры. Что все мы, мусульмане, должны любить друг друга. Аллах, дай им разум. Может, и они опомнятся.

Ариф-эфенди читал нам книгу «Предсмертный миг» Халида ибн Абдурахмана аш-Шайи Султана. Один отрывок из нее мне понравился особенно, и я даже переписала его себе в тетрадь.

«Ты явилась поводом того, что Аллах ниспослал этой общине такое облегчение. Затем Всевышний Аллах с высоты семи небес оправдал тебя, отведя клевету нечестивцев. И нет ни одной мечети, в которой поминают имя Аллаха, чтобы в ней днем и ночью не читались аяты о твоей невиновности».

Сама не знаю, почему мне так нравятся эти слова, но я читаю их снова и снова. Я выучила их наизусть и повторяю про себя, работая по дому. Мне непонятен их смысл. Но когда я повторяю их про себя, мне кажется, мое тело становится легким, почти невесомым, и я улетаю вверх — на небеса. На седьмое небо, как говорят эти слова.

Сама не знаю и того, почему продолжаю писать в тетрадь. Я говорю сестрам, что выписываю в нее отрывки из книг, которые мне больше всего понравились. Я хотела сжечь свою тетрадь, но что-то как будто останавливает меня. Каждый раз, когда я подхожу к ней со спичками, мне кажется, что я убиваю тех, кто мне дорог, кто был мне дорог когда-то, и моя рука останавливается.

Ариф-эфенди встал с циновок и пожелал нам доброй ночи. На его запястье зазвенели четки, привезенные из Мекки. Как он к нам относится! Если он хочет выделить или поддержать какую-нибудь из сестер, он даже привстает со своего места, когда она входит в комнату. По нашим обычаям, не встают, когда женщина заходит. Но Ариф-эфенди такой добрый, он всех нас любит как своих родных сестер. Один раз он привстал, когда я заходила в комнату. Я даже расплакалась от счастья, и в этот момент я окончательно поняла, что здесь нашла свой дом, свой настоящий дом, своих братьев и сестер, которых у меня никогда не было. Но не важно, сколько детей родила твоя мать, Аллах может тебя наградить таким количеством любящих братьев и сестер, какое тебе и не снилось.

Мы приехали в мечеть на маршрутке вчетвером. Я низко надвинула на лоб платок и обхватила его концами подбородок, чтобы меня никто не узнал. Все смотрели на нас со страхом и сожалением. Как на смертельно больных, которые могут заразить своей болезнью других.