И отчасти свою роль сыграло то, что вы плакали или ругались. В моих силах было, покинув вас, изменить жизнь семьи к лучшему. Вам больше не пришлось бы быть родителями лишнего ребенка, которые не понесли за это наказания. Если бы тот монитор исчез, у вас не осталось бы видимых оправданий. Я представлял, как вы говорите людям: «Правительство санкционировало его появление на свет, чтобы он мог пройти военное обучение. Но когда пришло время, он отказался».

Я существовал по одной-единственной причине. И когда настало время, у меня не было другого разумного выбора, кроме как заплатить этот долг.

И я справился, не так ли? В Боевой школе я одерживал верх над другими детьми, хотя не был лучшим стратегом (им был Боб). Я вел своих вояк и, не зная этого, многих пилотов к окончательной победе в войне. Хотя опять же в критические моменты именно Боб помогал мне видеть происходящее. Я не стыжусь того, что мне требовалась помощь. Наша задача была слишком велика для меня, слишком велика для Боба и слишком велика для любого из детей, но моя роль заключалась в том, чтобы вести их вперед, выжимая максимум из каждого.

Но когда победа была одержана, я не смог вернуться домой. Был военный суд над Граффом. Была сложная международная обстановка – и страны опасались, что случится, если у Америки окажется военный герой, который станет командовать наземными силами.

Признаюсь, было и еще кое-что. Я узнал, что мои брат и сестра развернули кампанию в Сети, стремясь удержать меня от возвращения на Землю. О резонах Питера я мог догадываться, исходя из опыта наших отношений. Питер не смог бы жить в одном мире со мной. В то время не смог бы.

Хотя для меня это оставалось загадкой. Там, на Эросе, я был двенадцатилетним подростком, которому был закрыт путь домой. Мои брат и сестра встали на сторону тех, кто хотел держать меня подальше от Земли. И ни разу в новостях я не услышал слов моих родителей, с которыми они обращались бы к властям, прося позволить их ребенку вернуться домой. Я также не слышал о каких-либо ваших попытках прилететь ко мне, раз уж я не мог отправиться к вам.

Вместо того, едва рядом оказалась Валентина, я стал получать намеки, разной степени толщины, что по какой-то причине именно я обязан написать вам. В течение двух лет нашего перелета – сорок ваших лет – Валентина твердила мне об этом. Но за все это время я не получил от вас ни единого слова – хотя знал, что вы можете легко получить мой адрес и ваши письма дойдут до меня с той же легкостью, что письма Валентине.

Я ждал.

Сейчас вы постарели. Питеру почти шестьдесят, и он правит миром; все его мечты сбылись – пусть на этом пути и не обошлось без ночных кошмаров. Из новостей я заключаю, что вы во всем его поддерживаете, работаете на него и его дело. Вы делали заявления для прессы в его поддержку, в кризисные моменты довольно решительно за него вступались. Вы были родителями, которыми можно восхищаться. Вы знаете, как делать эту работу.

А я по-прежнему ждал.

Недавно, получив ответы на ряд не относящихся к вам вопросов, я решил: поскольку в молчании между нами я тоже виновен, то больше не буду ждать, пока вы мне напишете. Тем не менее я до сих пор не понимаю, как так вышло, что именно я был обязан открыть эту дверь, едва представилась возможность. Как это я вдруг стал нести всю полноту ответственности за восстановление наших отношений, которых попросту не было начиная с шести лет?

Я думал: вам за меня стыдно. Моей «победе» сопутствовал скандал с убийствами; вы хотели вычеркнуть меня из памяти. И кто я такой, чтобы надеяться на ваше признание? Тем не менее я убил Стилсона, когда еще жил в вашем доме. Вы не можете возложить вину за это на Боевую школу. Почему вы не встали и не взяли на себя ответственность за то, что родили меня, за то, что растили в течение первых шести лет?

Я думал: вы с таким трепетом относитесь к моему великому свершению, что со своей стороны чувствуете себя не вправе настаивать на взаимоотношениях. И, как в случае с высокой особой, вы ждете, пока я сам вас приглашу. Однако тот факт, что вы не так уж благоговеете перед Питером, с которым живете рядом и достижения которого могут быть выше моих (на этот счет можно спорить, но мир на Земле, в конце-то концов!), – этот факт говорит мне, что благоговение не является для вас столь уж мощным мотивом.

Потом я подумал: они разделили семью. Валентину приписали ко мне, а самих себя – к Питеру. Подготовкой меня к спасению мира занимались другие люди, но кто станет тренировать Питера, присматривать за ним, кто остановит его, если он взвалит на себя непосильную ношу или станет тираном? Ему вы были нужнее; в этом заключалась работа вашей жизни. Валентина была готова отдать свою жизнь мне, а вы свои – Питеру.

Но если вы именно так и думали, тогда, думаю, вы сделали неверный выбор. Валентина по-прежнему такая же добрая, какой я помню ее с детских лет, и такая же умная. Но она не может понять меня или то, что мне нужно, она не знает меня в такой степени, чтобы мне доверять, и это сводит ее с ума. Она не моя мать, она всего лишь моя сестра, и все же ее назначили на роль матери – или она сама себя назначила. Она старается изо всех сил. Надеюсь, ее не слишком гнетет выбор, который она совершила, отправляясь в путь вместе со мной. Жертва, на которую она пошла, чтобы быть со мной рядом, чересчур велика. Мое общество трудно считать вознаграждением за это.

Я не знаю вас, мужчина и женщина восьмидесяти с лишним лет. Я знал мужчину и женщину тридцати с небольшим, строивших свои выдающиеся карьеры, растивших выдающихся детей, каждый из которых в свое время носил у основания черепа монитор МФ. За мной всегда кто-то присматривал. Я всегда кому-то принадлежал. Вы никогда не чувствовали, что я безраздельно ваш сын.

И все же я ваш сын. Способности, которыми я обладаю, выбор, который я делаю, мое глубокое чувство к религии, которой вы тайно следовали и которую я изучал, когда выпадала возможность, – на всем этом ваш след. Вы – объяснение многому, что казалось мне необъяснимым.

И моя способность полностью выбросить определенные вопросы из головы – отложить в сторону, чтобы сосредоточиться на других делах, – она тоже исходит от вас: думаю, именно так вы поступили со мной. Отложили меня в сторону, и вновь вернуть ваше внимание я могу, только прямо об этом попросив.

Мне доводилось видеть мучительные отношения между родителями и детьми. Я видел родителей, которые контролируют и которые пренебрегают. Видел родителей, совершающих ужасные ошибки, причиняющие детям глубокие страдания. Видел родителей, которые прощают детей, совершивших ужасные поступки. Видел благородство и храбрость; видел ужасный эгоизм и полную слепоту. И все это я видел в одних и тех же родителях.

Если я что и понял, так это вот что: нет работы труднее, чем быть родителями. Нет других отношений между людьми, одинаково заряженных как потенциалом к великим свершениям, так и к тотальному разрушению. И что бы не писали по этому поводу разные эксперты, ни один из них не имеет ни малейшего понятия, какое решение окажется правильным, лучшим или хотя бы не ужасным в отношении любого отдельно взятого ребенка. Это работа, которую просто невозможно выполнить правильно.