— Ты можешь раскрыть мне секреты. Дать силу древних, — сказал я. Я не думал, что он действительно мог это сделать, иначе мой дед уже давно был бы императором. Но почему бы не попробовать.

— Ты не сможешь понять моих секретов. Существует разрыв между тем, что я говорю, и тем, что ты можешь понять. Вы сможете преодолеть этот разрыв лет через пятьдесят, если перестанете убивать друг друга и оглянетесь вокруг себя.

— А ты попробуй. — Мне не понравился тон его ответа. В конце концов, то, что стояло передо мной, было всего лишь представлением театра теней, историей, которую мне рассказала машина из шестеренок, пружин и магии, соединенных вместе тайным огнем Зодчих. — Что она делает? — Я легонько стукнул машину носком сапога. — Для чего она здесь?

Фекслер недоуменно посмотрел на меня, моргая глазами. Возможно, он часто так делал, и машина сохранила это в памяти.

— У нее много функций, юноша. Самые простые ты можешь понять: например, она качает и очищает воду. Другие функции лежат за пределами твоего понимания. Это концентратор, часть сети, у которой нет пределов, инструмент изучения и передачи информации, находится здесь в целях безопасности. Для меня и таких, как я, это — одно из многих окон, через которые мы смотрим на маленький мир из плоти.

— Маленький? — Я улыбнулся. Он жил в металлическом ящике, размерами не больше гроба.

Фекслер недовольно нахмурился.

— У меня много дел, а ты иди играть куда-нибудь в другое место.

— Вначале ты мне расскажи, — не отступал я. — Мой мир. Он не такой, как я читал о нем в древних книгах. Когда там говорится о волшебстве или призраках, это похоже на сказку, которой пугают детей. Но я видел ходячих мертвецов, видел мальчика, который одной лишь мыслью разжигал внутри себя огонь.

Фекслер нахмурился, словно задумался над тем, как лучше объяснить.

— Представь себе, что реальность — это корабль с заданным курсом, его руль зафиксирован в определенном положении абсолютной константой.

Я подумал, не выпить ли мне, чтобы заработало воображение. Вино в бочках показалось как нельзя кстати сейчас.

— Наше величайшее достижение и гибель заключались в том, что мы хотели повернуть это колесо хотя бы чуть-чуть. Роль наблюдателя очень важная, мы это поняли. Если дерево падает в лесу, и этого никто не слышит, то это означает, что дерево произвело звук и вместе с тем не произвело. Если этого никто не видит, то дерево одновременно стоит и упало. Кот одновременно жив и мертв.

— А при чем здесь какой-то кот?

Призрак Фекслера Брюза вздохнул.

— Мы практически стерли границу между мыслью и материей…

— Я слышал об этом, — сказал я. Ферракайнд говорил мне нечто подобное. Этот призрак Зодчих страдает той же самой формой безумия? Нубанец говорил о стирании границ, о том, что истончается покров между жизнью и смертью.

— Зодчие творили волшебство? Делали это с помощью машин?

— Это не волшебство. — Фекслер покачал головой. — Мы изменили константы. Всего лишь чуть-чуть. Усилили связь между желанием и его осуществлением. И сейчас дело уже не в том, упало дерево или не упало. Если человек воли достаточно сконцентрируется, то упавшее дерево будет стоять. Кот-зомби будет ходить и мурлыкать.

— Что такое зомби?

Последовал новый вздох. Фекслер исчез, и свет погас. Погас даже мой фонарь.

Я поднялся вверх по лестнице в полной темноте, меня укусил паук, и леди Агата устала ждать, когда же я, наконец, принесу вино.

Я пришел в столовую с распухшей рукой и больной головой. Яд паука замедляет движение мысли и вызывает галлюцинации, такие страшные — захочешь придумать, не придумаешь. А мое воображение было моим проклятием.

Стражники внутреннего двора и стражники, охранявшие стены замка, редко сходились во мнениях, но что касается меня, они единогласно решили, что я тупой северянин и что я, вероятно, не скоро смогу прилично махать мечом.

Было воскресенье, и по такому случаю повар приготовил для нас особый обед — улитки в чесночном соусе и вине с шафрановым рисом. Улиток собирали на склонах близлежащих скал, размером они были с кулак ребенка. Но если смотреть правде в лицо, улитка — это слизняк в шляпе. И воскресное блюдо походило на большую соплю в крови. Я не мог понять, почему жители Лошадиного Берега с таким упорством и вожделением едят всякую гадость. Испытывая тошноту уже от одного только вида местного деликатеса, я попробовал рис. Очевидно, граф Ханса высоко ценил своих стражников, если жаловал нам шафран, который считался специей королей и стоил баснословных денег. Все, что я могу сказать, — он имел вкус горького меда, что вызвало у меня отвращение. Дальше лакомиться шафрановым рисом мне не хотелось, и я решил остаться голодным.

Я отправился спать с горбушкой хлеба и вскоре погрузился в сон с яркими сновидениями.

Тот факт, что я был схвачен спящим, вернее, во время сна, я приписал укусу паука, но истина заключалась в том, что, если ты будешь вскакивать и набрасываться с мечом на каждого, кто приблизился к тебе в спальне стражников, то вскоре ты перебьешь ползамка.

Я проснулся от того, что сильные руки схватили меня за запястья и щиколотки, и сразу понял, что бесполезно дергаться и брыкаться, я не смогу помешать тащить меня по коридорам, а затем вниз по лестнице до камеры подземной темницы. Они с уважением отнеслись к моей способности хорошо их отделать, поэтому, чтобы удалиться в целости и сохранности, они ударили меня под дых: двое держали меня, растянув руки в стороны, а один со всей силы ударил. Я слышал, как они убегали, громко хлопнув дверью, звук гулом повис в воздухе, который я жадно хватал ртом, превозмогая позывы к рвоте.

Кричать мне всегда казалось глупой затеей. Будто я хочу помочь людям, которые бросили меня в подземелье, понять, что они поступили плохо. Поэтому кричать я не стал. Сел на пол и принялся размышлять. Возможно, Каласади все-таки выдал мой секрет, и мою семью эта новость не привела в восторг. Или, что более вероятно, стало известно о моем посещении тайного подвала в винном погребе, где находилась машина Зодчих, и было принято соответствующее решение.

Так я сидел и размышлял около часа. В маленьком окошке камеры появилось лицо. Глупый поступок, по моему мнению, потому что, если бы я хотел, я бы ножом, который мне оставили, искромсал это лицо.

— Приветствую вас, лорд Йост, — сказал я.

Я видел его кратко, перед тем, как он передал меня на попечение капитану Ортензу, но у него было худощавое лицо и маленькие черные усики, и потому его легко было узнать.

— Уильям из Анкрата, — сказал он. Он произнес слова медленно, словно не верил в их истинность.

Сидеть на полу было жестко и холодно. Я понял, что, вероятно, выберусь отсюда значительно быстрее, если дам ему возможность сказать все, что он хочет.