Он почувствовал неясную тревогу и решил все-таки пойти за Эллен. Места здесь были глухие — несколько дней им уже не встречались люди, — но кто знает, сколько бандитских нор наподобие Сколопендриной пряталось в этих холмах? Натан чувствовал, что Эллен сейчас лучше побыть одной, но ничего не мог с собой поделать и оправдывался тревогой за ее безопасность — сам не зная, перед кем.

Холмы, более пологие, чем те, меж которых они проходили прежде, располагались довольно далеко друг от друга, и пространство между ними поросло лиственным пролеском. Вряд ли здесь водились звери крупнее зайца, но, когда Натан ступил под редкую сень деревьев, ему почудилось, что он слышит далекий протяжный вой. Натан прибавил шагу, вполголоса окликнул Эллен — она не могла отойти далеко.

И увидел ее почти сразу — она стояла вполоборота к нему, застыв и глядя куда-то в сторону. Натан окликнул Эллен снова, она обернулась, и он едва не отпрянул от неожиданности, увидев в ее глазах бесконечную жалость. И еще, кажется, слабое чувство вины. Так смотрят на нищих попрошаек на базарных площадях, которым нечего дать, потому что последнюю монету истратил на безделушку.

— Все в порядке? — спросил Натан, отчего-то чувствуя себя глупо.

Она кивнула, глядя на него все так же, потом пошла вперед, на ходу взяла его за руку, повела назад, к костру. Натану казалось, что что-то успело произойти здесь за то время, пока она была одна, но он не стал расспрашивать.

А утром, когда они уже седлали коней, Эллен сказала:

— Вчера ночью я видела Аманиту.

Натан и Глориндель обернулись одновременно. Глориндель успел сесть на свою лошадь, и она тревожно заржала, будто почувствовав состояние всадника.

— Там, в лесу. — Эллен махнула рукой через плечо, не дожидаясь вопросов. — Я только недалеко отошла и споткнулась обо что-то. Она лежала там, в траве.

— Мертвая? — медленно спросил Глориндель. Эллен посмотрела на него с удивлением.

— Нет, живая. Хотя и помертвевшая от ужаса. Начала что-то лепетать, я подняла ее, но она, кажется, совсем обезумела. Я поняла только, что она бежит — должно быть, от тальвардов. Она все время просила, чтобы я ушла. И чтобы никому о ней не говорила.

— Она... просила? — переспросил Натан.

— Да, очень. Плакала и...

— Плакала? — переспросил Глориндель.

Они с Натаном переглянулись. И им не нужно было произносить вслух то, что подумали они оба.

— Почему ты решила, что это Аманита?

— Я ее видела, — негромко сказала Эллен и, помолчав, добавила: — И она сама мне так сказала.

— Где эта женщина? — спросил Глориндель, спешиваясь. Эллен шагнула в сторону, заграждая ему дорогу.

— Но ведь вы сами говорили, что...

— Я знаю где, милорд, — сказал Натан.

Он пошел вперед. Глориндель быстро нагнал его, и дальше они уже шли в ногу, твердым шагом, не оборачиваясь, хотя взгляд Эллен жег им спины. Ты уже жалеешь, что сказала нам, верно? Но осуждать не можешь, не имеешь права. Ты ведь тоже кинулась за своим Расселом...

Он не успел довести мысль до конца, потому что его ноги остановились будто сами собой, и Глориндель замер в тот же миг. Они повернулись друг к другу. Какое-то время стояли молча, и Натану вдруг показалось, что они уже были здесь, в этом самом месте, и так же светило над головами невидимое солнце, и так же просвечивали сквозь деревья холмы, и они так же уже почти дошли, и у них было совсем мало времени, чтобы решить, чем могут и чем не могут делиться друзья.

— Ты думаешь о том же, о чем и я? — спросил Глориндель.

— Не знаю, милорд, — честно ответил Натан. — Вам проще. У вас теперь есть Рослин.

— A y тебя Эллен, — фыркнул Глориндель. — При чем здесь Рослин, дурак? Рослин — теперь, а Аманита...

— Аманита была тогда, — закончил за него Натан. Эльф коротко усмехнулся.

— И не отпускает, да? Вот ведь зараза. Она и меня не отпускает уже десять лет, старина. Она... такая.

— Тогда почему мы стоим здесь, вместо того чтобы идти за ней?

Глориндель смотрел на него долго-долго, потом сказал:

— Вот еще это мне в вас с Эллен нравится: вы оба гораздо умнее, чем кажетесь сначала. И умнее нас с Рослин, наверное, — добавил он, усмехнувшись. И, помолчав, добавил: — А о чем бы ты ее спросил?

— Что мне надо было сделать, чтобы она согласилась стать моей, — без колебаний ответил Натан. — А вы?

— А я бы спросил, неужели она прикидывалась, будто кончала, — охотно ответил эльф и, откинув голову, расхохотался, а потом хлопнул Натана по плечу: — Ну не идиоты ли мы оба, друг мой, а?!

— Идиоты, милорд, — с невероятным облегчением сказал Натан, и они пошли обратно. Эльф все еще смеялся, никак не мог остановиться, и его ладонь все так же лежала у Натана на плече, как будто опираясь на него. И Натан был готов пройти с ним так хоть до самого края света, и ему не было бы тяжело чувствовать эту руку на своем плече.

— Это она? — едва завидев их, спросила Рослин. Глориндель посмотрел на нее с наигранной укоризной, покачал головой.

— Нехорошо быть такой ревнивой, сударыня.

— Это она? — упрямо повторила Рослин. Она стояла возле потушенного костра, скрестив руки на груди, и недовольно хмурилась, будто жена, встречающая под утро порядком нализавшегося супруга.

Глориндель вздохнул, подошел к ней, легко подхватил на руки, как маленького ребенка.

— Я склонен думать, сударыня, что это была юная дуреха, прослышавшая о великой воровке по имени Аманита. Это долгая и печальная история, я вам ее как-нибудь потом расскажу. Так вот эта юная дуреха, влюбившись в легенду, нацепила на глаз черную повязку, чтоб быть похожей на своего кумира, и бросилась во все тяжкие. Не подумав, разумеется, что мало выглядеть как Аманита, чтобы стать Аманитой. Потому что настоящая Аманита, сударыня, никогда не просила, не плакала и не бежала. Та Аманита была душой настоящая эльфийка, и вы-то как раз могли бы это понимать.

— Поставьте меня, — потребовала Рослин, и Глориндель, расхохотавшись, звонко поцеловал ее в нос и с размаху усадил на коня. Рослин взвизгнула, возмущенно запричитала, но эльф, не слушая, вскочил в седло позади нее.

— Едем, друзья мои, — сказал он. — Пора уже.

Хотел бы я знать, думал Натан, не сводя с него глаз, верит ли он в то, что говорит. И кому он это говорит. Может быть, мне... но прямо сказать это вы не могли, милорд, потому что я нашел бы, что вам возразить. Я сказал бы, что Аманита бежала — от вас, и просила — чтобы я оставил ее в покое, и плакала своим единственным глазом, поднимаясь на эшафот. Я сказал бы вам все это и разрушил бы ваш новый мир и свой новый мир — тоже. Но вы сказали все это не мне, поэтому я не стану вам возражать. Я не могу. И не хочу. Потому что это не Аманита нас не отпускает — это мы с вами ее не отпускаем. Как Эллен и Рослин не хотели отпускать Рассела, их Рассела... Их возлюбленного врага — одного на двоих. И у нас с вами один на двоих возлюбленный враг, милорд. И это, помимо прочего, тоже делает нас друзьями. Ведь прошлые враги и прошлые возлюбленные — это почти одно и то же. Они одинаковы в том, что способны сделать с нами, если только захотят. И, конечно, если мы им позволим.