Бернард ехал стремя в стремя с Рудольфом, я слышал его озабоченный голос:

– Не думаю, что это воскрешают уже побитую. С той знаем как справляться. Хуже другое...

– Что?

– Говорят, какой-то колдун открыл пещеры Заарота.

– А что это?

– Когда-то в давние времена, от которых остались только слухи, могучий колдун Заарот, а может, звался по-другому, это мы решили звать Зааротом, потому что на каком-то старом языке «заарот» – «самый могучий»; так вот этот колдун сумел загнать или заманить в пещеру целое войско опасных демонов и запечатал выход заклятием. Прошли тысячи лет, страхи забылись. Пару раз пытались отыскать ту пещеру и открыть ее...

– Зачем?

– Понятно, зачем. Каждый уверен, что демоны в благодарность тут же станут служить тому, кто их освободит! Как будто демоны могут испытывать чувство благодарности!

Мне от подслушанного стало не по себе. Я подъехал, спросил шепотом:

– Думаете, кто-то сумел?..

Рудольф смолчал, Асмер сказал язвительно:

– Боишься, что твой молот окажется бессильным? Правильно боишься.

Слева от дороги, всего в сотне-другой шагов от нее, по прямой лошадь тянула соху. За нею шел, налегая на высокие рукояти, худой мужчина в рваной рубашке. Он горбился, старательно вел борозду, всадников заметил не раньше чем мы оказались прямо перед ним на дороге. Он мигом присел, а когда выпрямился, в его руках были меч и щит.

Бернард помахал ему, крикнул зычно:

– Бог в помощь, добрый человек!

Мы проехали мимо, землепашец долго провожал нас взглядом, но, когдая оглянулся от леса, он уже вел борозду дальше.

– Что он так? – спросил я. – Безумству храбрых поем мы песню?

– Боится – ответил Бернард с оттенком уважения. – Но, как видишь, не убежал. Храбр не тот, кто не боится, это просто дурак, а тот, кто сумеет преодолеть страх.

Рудольф услышал, пророкотал насмешливо:

– Дурак и тот, кто не замечает наступления нечисти. Или кто думает, что успеет уйти, собрав урожай. Здесь все-таки приволье...

– В чем? – спросил я.

– Нет сеньоров, – ответил Рудольф. Он посмотрел в спину Ланзерота. – Никто не берет налоги, никто не гоняет таскать камни для замка. Сеньоры убрались отсюда первыми! Так что тот, кто остался, в чем то даже выгадал. Я имею в виду, выгадали простолюдины.

Бернард нахмурился.

– Рудольф, – сказал он предостерегающим тоном, – ты говоришь так, словно оправдываешь это предательство.

Рудольф смолчал, а я спросил:

– Предательство? Почему предательство?

– Никто из нас не волен, – ответил Бернард твердо. – Человек рождается грешным. Он обязан работать не потому, что надо прокормиться, вообще обязан работать! Даже если закрома полны. Обязан защищать страну, даже если напали не на его огород, а на поле дальнего соседа. Он обязан подчиняться сеньору, ибо без подчинения и порядка любая рать гибнет, любая страна рушится, любая семья гниет! Человек, который живет только для себя, – предатель. Он предает род людской. А любой предатель – находка для врага. Запомни, Дик: нельзя предавать! Нельзя предавать! Предавать нельзя!

Он говорил с таким неистовством и убеждением, словно я вот прямо сейчас колебался: предать или не предать Родину за бутылку пепси.

Горы придвинулись настолько, что в чистом прозрачном воздухе различались трещины в снежных покровах, отдельные скалы, черные дыры пещер, ибо сами горы очень старые, древние, как Карпаты или Уральские, в сравнении с юными Гималаями.

– Еще пару суток пути, – объявил Ланзерот, – и мы на перевале. А оттуда всего сутки до Зорра.

Вечером на стоянке Асмер вынес из повозки лютню. Играл и пел старинную, как мне казалось, балладу о верной и вечной любви. Я слушал вполуха, перед глазами то и дело вставали страшные сцены появления огненного ангела. Если такой же и за левым плечом, только черный и с рогами, то на такого дядю не поплюешь. Я как-то привык полагать, что если на правом плече сидит ангел и нашептывает в ухо доброе, а на левом – бес и шепчет непристойности, то оба размером с канареек, путь даже с попугаев среднего размера. Ну, чтобы дотягивались до ушной раковины, не подпрыгивая. Но чтоб такие быки...

Плечи зябко передернулись. Я заставил себя слушать балладу, тем более что все слушали с печальными и торжественными лицами. В прекрасных глазах принцессы блестели слезинки. Одна выкатилась и понеслась по нежной коже, оставляя мокрую дорожку, будто там проползла улитка.

Сердце внезапно дрогнуло. Баллада непроходимо тупая, глупая и нелогичная: он уходит в крестовый поход нести веру Христа в дикие страны, а она остается ждать в высокой башне. И вот годы идут, он бьется с разными гадами, захватывает целые гаремы красавиц, но ни одна не может поколебать его верность. Более того, что совсем дико, он даже ни с одной красоткой не разделил ложе, хотя к нему под походный плащ пытались забраться и крестьянки, и принцессы, и волшебницы, и жены королей.

Асмер пел тихо и проникновенно. Перед глазами появлялась то белая башня, где невеста ждет и ждет, отвергает знатных женихов, хотя на лицо ложатся первые морщинки, то возникала раскаленная пустыня и одинокий всадник в полных рыцарских доспехах, что двигается вперед и вперед, неся нелепую веру Христа в страну такой же нелепой веры в Мухаммеда...

Небо было звездное, чистое, полная луна медленно выползала из-за темных деревьев. Пока что ее не видно, но вершины сосен засеребрились странным волшебным светом. Рудольф коротко взглянул, опустил голову с такой скоростью, что клацнули зубы. Ланзерот взял одеяло и ушел в темноту, но сперва бросил Бернарду:

– Первую стражу Рудольф. Сменит Дик.

Он исчез, никто из нас не знает, где он спит, да и спит ли вообще. Бернард подмигнул мне. Ланзерот по прежнему меня не жалует, даже подозревает в чем-то, но доверил же сторожить! Признал переход в оруженосность из простолюдства.

Полная луна выплыла из-за деревьев, круглая и хищная, завтра уже пойдет на убыль, но сегодня еще полнолуние. Я в астрономии не Копенгаген, вроде бы все эти фазы: полнолуние, новолуние и половинки – длятся по неделе, сегодня последний день полнолуния, но все-таки еще полнолуние, и, движимый понятной тревогой, я поднялся от костра, волоча за собой одеяло, двинулся в темноту.

Потом одеяло осталось на траве, а я, пригибаясь и скрадываясь за кустами, приблизился к тому месту, где должен был затаиться на посту Рудольф. Стояла подлая тишина, но легкий ветерок пахнул в мою сторону, я уловил едва ощутимый запах сильного крупного зверя. На левом локте у меня щит, ладонь правой руки сжимает короткую рукоять молота. Бросать некуда, вершины деревьев и кустов залиты светом, видна каждая ночная букашка, но ниже сплошная чернота, однако с могучим молотом в руке я чувствую себя суперменом, как придурок с пистолетом на улице Москвы, что и пользоваться еще не умеет толком, но смотрит по сторонам в поисках повода продемонстрировать свое сокровище.