Замок выглядел почти целым, но в щепки разбитые ворота, стаи воронья над донжоном, многочисленные тела, уже порядком потрепанные ночными хищниками, — все это ясно говорило 6 том, что Андор-холла больше не существует. Сложно определить, был ли замок взят с ходу или выдержал пару жестоких штурмов — впрочем, сейчас это было уже несущественно. Хант, Брен… мечники и слуги, женщины и дети, старый Модестус — все они были мертвы. Никто не вышел из-за стен, чтобы отогнать жадных пожирателей падали от тел павших защитников. Никто не выбежал с приветствиями навстречу вернувшемуся господину. Значит, выходить было некому. Не околачивались, как раньше, у ворот нищие — здесь никому больше не подавали. Не поднимались над стеной струйки дыма — все, что могло гореть, уже давно обратилось в пепел, оставив за собой лишь обугленные камни.

— Орки победили, — прошептала Аманда, зябко кутаясь в плащ.

— Нет, — покачал головой Рейн. — Это не было победой. Они взяли замок, но положили под стенами почти всех. Сколько их было — две или три сотни, может, даже больше. Деревни в округе целы, пара мелких крепостей — мы вчера мимо проезжали — тоже. Значит, на большую войну у орков нет сил. По крайней мере сейчас. Они хотели взять цитадель сразу и легко, но им это не удалось, Хант достойно их встретил. Здесь они и увязли. Бились до последнего, ждали подкреплений. А те не пришли.

— Не пришли. Ты остановил их.

— Не я. Мы… и, думаю, твоя доля в этом куда больше моей.

— Больше всех сделал Лотар.

— Да. Но с него все это и началось.

— Он же понял свою ошибку. И постарался исправить ее, дорого за это заплатив. Разве человек может сделать больше?

— И что теперь?

— Не знаю. Но Жеар сказал, что Клану известно, как открывать Врата. Будет война, жестокая и долгая. Клан не любит отступать.

— Люди тоже не любят. Значит, надо ехать в Реверланд. Там родится новый Альянс.

— Мы поедем туда вместе.

Рейн взглянул на Аманду. Она выглядела уставшей и слегка осунувшейся, последние дни были тяжелыми, ночлег где попало, еда, не слезая с седла. И все же она была по-прежнему прекрасна.

— Ты станешь моей женой?

— Ты все еще этого хочешь? — слабо улыбнулась она. — Даже теперь?

— Ничего не изменилось, — пожал он плечами. — Я люблю тебя, родная моя, все остальное совершенно не важно.

— У нас не будет детей.

— Это невозможно?

— Возможно. — Она покачала головой. — Но… наш ребенок станет таким же, как я. Ты этого хочешь?

Он взял ее руку и, наклонившись, припал к ней губами. Затем вновь выпрямился и прошептал:

— Роди мне девочку. Такую же красивую, как ты. И я с полным правом буду называть ее киской…

Вообще говоря, когда человек всю свою сознательную жизнь ходит одетым… ну, спим-то мы как придется, и я бы, пожалуй, не сильно порадовался, доведись мне спать в бронежилете… Спать-то оно, конечно, лучше без ничего… особенно когда под словом «спать» подразумевается нечто прямо противоположное мерному посапыванию. Но период бодрствования обычно проходит с использованием кое-какой одежды. И сейчас, голышом пробираясь через густые и, смею вас уверить, довольно колючие заросли, я с вожделением думал о чем-нибудь вроде боевого скафандра… или хотя бы спортивного костюма… ну, на худой конец, о набедренной повязке. И обязательно что-нибудь на ноги. Черт, я нормальный городской житель, в меру образованный. Я вполне способен запомнить, как выглядит крапива. Но только после того, как в нее вляпаюсь. А я уже вляпался, и правая нога горит так, как будто… крапивой отхлестали. Я уже не говорю о том, что мои несчастные ступни исколоты и изрезаны, не то чтобы до крови, но ведь больно!

Если так будет продолжаться дальше, то придется пойти по пути Робинзона Крузо — сплести себе что-нибудь из травы… Да, то еще удовольствие. Ну, блин, дайте мне отсюда выбраться, я уж все вспомню Сергееву: и этот его эксперимент, и полет с высоты десяти метров… спасибо, ноги не переломал. И заодно надо будет у него спросить, куда делся скафандр. Чертовски жалко, я уже почти к нему привык. Вообще, к хорошему привыкают быстро. С тех пор как на Эрсайде обнаружили эланскую лабораторию и начали штамповать эрсменов, у Патруля появилась нехорошая привычка затыкать нами все дыры. Ну как же, неуязвимые герои, можно пешком прогуляться по поверхности Солнца и даже пятки не обжечь. И вся Земля с надеждой смотрит на вас, богатыри вы наши. Мы гордимся тем, что вы среди нас. Очень рады. Сильно счастливы… потому что теперь не нам, а именно вам лезть в это дерьмо. А теперь вперед, маль- чики, и без рассуждений. А мальчики хотят в отпуск, с девочками да на пляж… хотя загореть в эрс-скафандре[10]на моей памяти еще никому не удалось. Он, понимаете ли, считает, что ультрафиолет вреден, и блокирует его наряду с куда более пакостными лучами. А мы ходим белесыми, как… мокрицы. Впрочем, меня это, похоже, уже не касается. С тех пор, как эрс-скафандр испарился, плечи, похоже, основательно обуглились, и если так пойдет дальше, то в скором времени пойдут пузырями. Не-е-ет, больше я по Солнцу не ездун… или не ездец? Словом, не ходок.

К слову сказать, лично я ничего против Эрса не имею… собственно, я его даже люблю — хоть он и бесчувственный, но все ж как-никак — хранитель. Хотя присутствие в твоем теле этого создания порядком развращает — очень уж быстро разучиваешься пригибать голову, когда по тебе палят почем зря. И смотреть под ноги тоже перестаешь…

Проклятый куст… Нет, ну это полный идиотизм — голышом продираться через тернии… если бы к звездам, а то ведь просто неизвестно куда. Просто этому идиоту (то есть мне) показалось, что он видит тропинку. Хрен вам, какая тут тропинка, тут глушь лесная, непролазная. Бурелом, колючие кусты, колючие шишки… Вы пробовали пройтись босиком по сосновому бору, который давно не подметали? Того и гляди, леший выскочит. Хотя леших не бывает…

Последние слова я, похоже, сказал вслух. Потому что трухлявый пень слева от меня подскочил, вылупился в меня красными глазками и обиженно поинтересовался:

— Как это — не бывает? По-твоему, человече, меня не бывает? Так я же тебя, гада, так сейчас заведу, что ты до старости из леса не выйдешь…

— Ты кто? — опешил я. Не слишком удивился, что прекрасно понимаю его речь — Сергеев утверждал, что их приборы смогли уловить и расшифровать местный диалект, а от сеансов мнемог-рафа у меня до сих пор частенько голова болит. Но когда с тобой начинает говорить пень, поневоле захочется на прием к психиатру.