Переодевшись, я поспешил в порт.

Порт был для меня сейчас землей обетованной, местом, где я обрету спасение. Я торопился к причалам, где стояли лодки из Роченсальма, и знал – там всякий даст мне убежище, всякий по моей просьбе пойдет на поиски сержанта Бессмертного!

Я ворвался в порт почти бегом, а бежать предстояло довольно далеко, ибо лодки стояли чуть ли не до Андреасхольма. У всех встречных я спрашивал про сержанта Бессмертного. Меня посылали все далее и далее, пока наконец один из матросов не сказал мне:

– Опоздал, братец! Наш Кощеюшка, слава те Господи, отчалил! Вон, глянь!

Он указал на паруса большого йола, выходящего на фарватер, где на почти равном расстоянии друг от друга, сажен около тридцати, стояли большие и средние канонерские лодки.

– Куда это он? – растерянно спросил я.

– На остров, как бишь его… Тут все острова – хольмы, а выговорить целиком – язык сломаешь!

Я все понял.

Времени – четвертый час пополудни. Видимо, Бессмертный собрался переночевать на Даленхольме… а как же я?..

Прыгнув на борт большой лодки, пробежав по скамье, перескочив с борта на борт, я не своим голосом завопил:

– Стойте, Бессмертный, стойте!

У Двины мелководье нешироко, через полдюжины шагов начиналась глубина. Эти полдюжины и даже вдвое больше я пробежал по пришвартованным лодкам. Йол еще только совершал маневр, поворачиваясь носом в сторону Даленхольма. Я имел шанс задержать его! Главное было – не трусить!

Я прыгнул в воду.

Плавал я тогда не слишком хорошо, да еще была у меня странная особенность – в одиночку я в воду не заходил, а только в компании. Если рядом со мной плыли другие, я чувствовал себя превосходно и мог одолеть немалое расстояние. Эта беда осталась у меня на память о раннем детстве, когда я, убежав купаться на пруд, отплыл от берега самое большее на две сажени, но мне они показались целой верстой, и я закричал и забился. Меня вытащили дворовые девки, и матушка нарочно потом обошла со мной вокруг пруда, чтобы показать, как он мал, но страх поселился в самой глубине души. По глупости своей я не делал ничего, чтобы от него избавиться. И вот вынужден был выплывать на середину реки, туда, где течение подхватит меня и унесет все дальше и дальше от йола…

– Стойте, Бессмертный! – кричал я, стараясь выгребать против течения, не прямо, а наискосок. – Да стойте же!

Каким-то чудом он меня услышал и вышел на корму.

Рядом с ним стоял немолодой командир йола. Бессмертный указал на меня, и тут же прозвучали всем известные команды, исполненные закаленной балтийскими ветрами глоткой:

– Человек за бортом! К повороту приготовиться! Поворот! Человек за бортом, два румба по левому борту… Растравить шкоты! Приготовить спасательный линь! На руле!.. Одержать!.. Принимаем человека с левого борта! Человек рядом с бортом! Подать конец!..

Меня подтянули к борту и помогли через него перевалиться. Вода текла с меня ручьями. Матросы хохотали, а Бессмертный, глядя сверху вниз, как я сажусь на палубе и стаскиваю с себя мокрую полосатую куртку, даже не ухмылялся, хотя я заслужил его ядовитую насмешку.

– Кудрявцев, дай ему сменную рубаху, – приказал сержант. – Прими его одежку, прополощи, повесь хоть на ванты или на скамью положи. Пока дойдем до Даленхольма, глядишь, высохнет.

День, к счастью, был жаркий. Купание не причинило мне вреда. Но я некоторое время сидел на палубе, боясь подняться на ноги, потому что испытывал головокружение. Бессмертный терпеливо ждал.

На йоле я оказался впервые. Как и гемам, он был позаимствован у шведов. Небольшое верткое судно с маленьким экипажем строили для морских сражений в шхерах, при этом благодаря хитро устроенной корме оно могло нести пушку немалого калибра. В длину йол имел чуть поболее шести сажен да в ширину – сажени полторы; благодаря малой своей осадке он мог преспокойно плавать по любому мелководью.

Мимо проплывала Рижская крепость, так хорошо мне знакомая, наконец позади остался и Карлов бастион. Йол шел ходко, Бессмертный совещался с командиром о каких-то служебных делах. Наконец я встал, имея вид весьма потешный – широкая холщевая рубаха и голые ноги.

– И что же сие означало? – спросил Бессмертный.

– Я хочу все вам рассказать.

– Все?

– Все.

– Очевидно, вас клюнул жареный петух в известное место, – без тени улыбки произнес сержант.

Я только вздохнул.

За нашим йолом шел еще один. Прислушиваясь к разговору, я понял, что они везут на Даленхольм боеприпасы. Поскольку у канонерских лодок трюмов не имелось, взять с собой большое количество пороха и ядер они не смогли. Сейчас оба йола основательно загрузились и шли с малым экипажем: если обыкновенно на йоле человек двадцать матросов, то на нашем сейчас было восемь, не считая командира.

Сейчас Бессмертному было не до меня – он увлеченно спорил с командиром йола о достоинствах единорогов и фальконетов, что бьют свинцовыми ядрами. Да и не место тут для откровенных бесед. Я молча следил за гребцами и матросами.

До сих пор мне почти не доводилось плавать по реке, разве что по Неве в детстве, когда богатый родственник устраивал водные праздники с роговой музыкой. Я примерно представлял себе, что должно совершать парусное судно на просторах Средиземного моря. Но лавировка – она и на реке лавировка. Особых премудростей в ней нет, но приходится помнить про мели и постоянно гуляющий ветер, да и про течение, которое совсем не в подмогу.

Некоторые галсы тянутся практически до берега, пока шверт не начнет чиркать по дну, другие только до середины реки, чтобы не попасть на стремнину и не потерять драгоценные футы только что пройденного пути.

Особая радость – это заход в протоку, что между Даленхольмом и курляндским берегом. Места мало, ветер прямо против движения, но зато почти нет течения. Повороты следовали один за другим, шкоты не крепились, все время были на руках. Команда «К повороту!» не подавалась, а только «Поворот!». Время от времени командир командовал шкотовым – «Потравить!», рулевым – «Увалиться!», а также руководил маневром по расхождению с дозорными лодками.

Наконец мы достигли места стоянки.

Опять зазвучали знакомые команды: «Приготовить якорь к отдаче с кормы!», «Приготовить носовые швартовы!», «Приготовить кранцы с обоих бортов!»

Я вспомнил, как мне диктовали прошение о переводе из толмачей в судовые кранцы, и невольно усмехнулся.

– По местам, стоять, к швартовке приготовиться! – приказал командир. – Так, ладно. Отдать якорь! Паруса, убрать! Одержаться, на якоре! Одержать нос! Стоп травить якорь! Закрепить, швартовы! Ну, все, щегольски ошвартовались!

На Даленхольме я был впервые. Остров этот протянулся по Двине не совсем с севера на юг, скорее с северо-запада на юго-восток. Но для удобства его оконечности называли северной и южной. Большую часть острова на севере покрывал лес, на опушках ближе к берегам примостились дома рыбаков. Чем ближе к югу – тем более земледельческим становился остров, были тут довольно большие поля и луга, где пасся скот. Наконец, почти на южном мысу стояла здешняя церковь.