В гостиной весело горел камин, пахло сухими дровами, свежезаваренным чаем и бабушкиными духами «Белая сирень». Валерия грустила, Никита тревожно ловил ее подернутый слезами взгляд. Вадим вел себя очень сдержанно, почти все время молчал, незаметно рассматривая нового знакомого.

После ужина, когда мужчины остались одни, Вадим рассказал все, что знал. Единственным его условием было: не задавать вопросов, касающихся лично его. На все остальные он ответит, если сможет, конечно.

– Жена Горского и твой брат были любовниками? – спросил Никита.

– Да. Он любил Алену безумно, слепо. Мы, Протасовы, все такие – смертельно любим и смертельно ненавидим! Я хочу найти убийцу брата, и почему-то думаю, что именно вы мне в этом поможете. На взаимовыгодной основе!

– Согласен, – ответил Сиур, закуривая. – Что ты думаешь о том, что видел? Ты же сделал какие-то свои выводы?

– Все связано: охота на меня здесь, в Москве, гибель Корнилина, Алены и Богдана. Не могу понять, что общего между ними? Корнилин – художник; Алена – деревенская девчонка, только-только выскочившая замуж; Богдан вообще ни при чем. С Артуром он был знаком постольку-поскольку, как половина Харькова. Алену он любил. Но за это ведь не убивают?

– Ну да! – возразил Сиур. – А ревность? Самый распространенный мотив, между прочим!

– Тогда, кроме Горского, ревновать некому. А к смерти Алены он непричастен. Точно. Ее убил тот человек, которого я видел. И Богдана, я думаю, тоже.

– Мотив?

– Вот это самое уязвимое место во всех моих рассуждениях. Сколько я не старался, мотива найти не смог. Богдана могли убить, приняв его за меня.

– А Корнилин и Алена?

Вадим развел руками.

– Я знаю, что их всех связывало!

– Что, Никита?

– Они все знали Горского!

– Ну и что? Горский – искусствовед, бизнесмен, его многие знали!

– Да. Но только эти люди знали его близко! И еще одно – у Горского есть медальон! А Корнилин этот медальон нарисовал на своей картине!

– Хорошо. У нас два интересных факта – Горский и его медальон! Как ни крути, а больше ничего не вырисовывается! Богдан мог пострадать из-за того, что слишком приблизился к Горскому и Алене.

– Знаете, что мне кажется странным? – Вадим, не отрываясь, смотрел на огонь. – Как такой человек как Горский мог оказаться в святой обители? Он жестокий, умный и крутой мужик: циничный, расчетливый, безжалостный. И вдруг – монастырь? Не вяжется!

– Так у него жена погибла! – возразил Никита, понимая, что Вадим отчасти прав.

– Ну и что? Кто из твоих знакомых отправился в монастырь грехи замаливать оттого, что кто-то из близких умер?

Все молчали. Таких знакомых ни у кого не нашлось.

– Да, странно, – согласился Сиур. – Монастырь – это уж слишком! Что-то в этом деле еще есть, чего мы не знаем.

– Богдан говорил, что есть тайна, которую он не может мне сказать. Может, это как раз то…

– Мы, к сожалению, уже не сможем его расспросить.

Разговор окончился далеко за полночь. Все трое пришли к единому мнению – предпринять можно две вещи: еще раз поговорить с Горским и найти человека, который, возможно, убил Алену и Богдана. Оба шага уже делались, и безрезультатно. Но кто сказал, что все получится с первой попытки?

– Кстати, – поинтересовался Сиур, – никто не знает, медальон все еще у Горского? И еще – сам Горский все еще жив? Если жив, то почему?

На эти вопросы ответов тоже не оказалось. Кажется, снова придется ехать в Харьков. Сиур подумал, что сможет заодно взять с собой бабушку Элины. Вадим предложил ему ключи от квартиры Богдана.

– Живи, сколько надо! Только будь осторожен. Чертовщина какая-то происходит вокруг!

С таким выводом никто не стал спорить.

Над святой обителью на ярком холодном небе высоко стояло солнце, по косогорам шумели сосны, теряясь вершинами в небесной синеве. Внизу неслышно и величаво текла река, омывая желтый песчаный берег. Над луковицами храма жарко горели золотые кресты.

Сергей шел, ничего не видя вокруг, не замечая этой непередаваемо-печальной осенней красоты. Он думал о Лиде, о том, что впервые не испугался ее, что туманный призрак больше не вызывает у него панического ужаса. Наоборот, ему захотелось вновь увидеть ее, поговорить с ней, расспросить о том, что произошло тогда в лесном доме, что заставило ее так поступить. У него появилась непонятная ему жажда слышать ее тихий, теряющийся в звуках окружающего мира, голос, оправдаться перед ней, просить прощения…Заслуживает ли он прощения? Заслуживает ли он того, чтобы она согласилась выслушать, понять?

На голых почерневших осинах кое-где задержались ярко-лимонные листы, вспыхивая в лучах солнца, которое почти не грело, а только подкрашивало золотом увядающее великолепие осени, ее последний прощальный привет.

На покосившихся крестах монастырского кладбища позванивали металлические венки, по ржавым кованым оградам, громко каркая, расселись вороны. С ясного, казалось, неба неслышно слетал переливающийся на солнце снег, тихо опускаясь на твердую от ночного заморозка землю.

Сергей увидел дубовую скамейку, недавно поставленную тут молодыми послушниками. Захотелось отдохнуть от всего, – от яркого и холодного неба, от собственной вины и нечистой совести, от тяжелых, нескончаемых снов, развязка которых все не наступала, от страшных воспоминаний, от какого-то полного внутреннего крушения, превратившего налаженную, обеспеченную, полную удовольствий жизнь в груду обломков…

Как всегда в мгновения невыносимой боли, он потянулся рукой к медальону. Золотая подвеска ответила теплой нежностью, невыразимой, как потайные движения души.

Горский проснулся сегодня утром и обнаружил, что медальон исчез. Благо, в келье искать его долго не пришлось – вещица лежала в ладанке под образами, игриво поблескивая густым старинным золотом. Сергей вздохнул с облегчением.

– Опять ты за свое! – обращался он к украшению, словно оно было живым. – Что ж ты меня так пугаешь?

Вот и сейчас он трогал подвеску, словно руку любимой женщины, и думал о Лиде. Почему снова о ней? Какой-то поэт называл плывущие по небу облака «грустью влюбленных»…Почему он думает об этом? Почему хочется плакать от необъяснимой грусти, вспоминая ее легкую фигурку в пустоте храма?

– Я жил среди теней, – внезапно подумал он, – принимая их за живых людей!.. Я ловил ускользающее счастье, которого не мог найти в том, придуманном мной мире. Что же теперь? Я гоняюсь за тенью среди живых? А она ускользает от меня, словно далекое облако…Какой бред! Я схожу с ума? Существует ли где-нибудь бальзам от черной тоски?

В глубине дубовой аллеи, вся в сверкании золотого снега появилась фигурка девушки, в длинном пальто и шарфе. Под каблуками ее сапожек похрустывали мерзлые листья.