И он вышел из комнаты.

Разумеется, все произошло именно так, как предсказывал Дэви. Часом позже распахнулись гостеприимные двери паба «У Марни», и Дэви Мьюир вошел туда.

Наступил вечер. Верфь опустела. Молодежь наполнила паб. Клепальщики, слесари, разнорабочие – все они радовались возвращению «нашего Дэви». Алкоголь мягко и щедро пропитывал измученную жаждой плоть. Дэви сиял. Вокруг него раздавались взрывы хохота. А в час закрытия Дэви двинулся домой и мертвецки пьяный упал на кровать.

На следующее утро погода выдалась великолепная. Он встал поздно и отправился к Марни за глотком спиртного. Вдоль набережной дул легкий ветерок, небо было голубым, тепло светило солнце. День – на радость сердцу.

Завернув за угол, Дэви услышал, как кто-то окликнул его. Это была Кейт Марни, толстая жена Пэта, вся такая нарядная. Она с гордостью произнесла:

– Вы не пройдетесь с нами, мистер Мьюир? Я вот с дочкой гуляю, с Рози. Она домой из школы приехала.

– Извините, миссис Марни, – хрипло сказал Дэви.

Свет резал глаза. Он чувствовал себя невыносимо больным, умирающим от желания выпить. Он смутно припомнил, что слышал о дочери Пэта, его единственной дочери Рози, которую отправили в монастырскую школу. Он повернулся и посмотрел на нее. Его взгляд впитал в себя ее ясную юную красоту. Затем Дэви уныло потупился.

– Прекрасное утро для прогулки, – пробормотал он. – Простите! У меня назначена встреча.

И он быстро зашагал прочь, прямо к пабу.

Слушая Пэта, который был полон эмоций по поводу возвращения дочери, Дэви медленно выпил виски.

– Ей исполнилось семнадцать, Дэви, мой мальчик, но она невинна, как ребенок. Разве ты не видели ее, когда проходил мимо? Клянусь, она прекраснее цветка.

– Она прекрасна, – тихо подтвердил Дэви. – Прекраснее розы. – И он пробормотал: – Из монастыря всю росу сюда принесла…[32]

Пэт просиял:

– Очень подходящие тут эти слова. Очень даже ценные для ее отца. Ну что, еще налить, мой мальчик? Прими за счет этого дома по такому поводу.

– Позже, Пэт. Позже. Только не сейчас.

Дэви вышел, пытаясь собраться с мыслями. Он перешел дорогу и встал на противоположной стороне. Через час Роза и ее мать вернулись. Девушка увидела его, одарила мимолетной улыбкой узнавания, а затем ушла. Его сердце снова учащенно забилось. «Почему я не умер?» – со стоном подумал он.

Он отправился домой, в свое жилище. Наконец-то это случилось с ним – он влюбился. Она была милой, невинной, прелестной, и ей было семнадцать. Ему – тридцать четыре, и он был пьяницей. Он долго сидел. И думал, думал. Грязь и убожество комнаты приводили его в бешенство. Он встал, пинком опрокинув стул.

Внезапно он закричал в безумной решимости:

– А почему бы и нет? Я могу это сделать, если захочу. Я никогда раньше этого не хотел! А сейчас хочу!

Дэви схватил шляпу и почти бегом припустил к Арден-Хаусу. Он ворвался в приемную Хислопа.

– Доктор, я готов! – воскликнул он. – Я отказываюсь от выпивки. На этот раз навсегда, понимаете? Вы поможете мне, как предлагали?

Весь Ливенфорд, конечно, улыбнулся, когда на улице появился Дэви, принаряженный и выбритый, в костюме Хислопа. Весь Ливенфорд очень позабавило, когда Дэви сменил свою убогую комнату на пристани на приличные апартаменты на Черч-стрит. Весь Ливенфорд почесал нос, когда при настойчивости Хислопа Джексон из «Рекламодателя» взял Дэви на постоянную работу в штат за тридцать шиллингов в неделю. Ливенфорд знал, что все это ненадолго. Ливенфорд ждал.

Однако похоже, что Ливенфорд мог ждать напрасно. Дэви стал вести самое тихое существование, какое только возможно: днем он работал, а по вечерам оставался у себя дома. Мало кто догадывался, чего стоило ему это самообладание, проявляемое лишь на людях. Внутри Дэви Мьюир осушил до дна, горького дна, чашу страданий. Он знал, что такое агония сводящих с ума бессонных ночей. Но он держался в этом мраке, цепляясь за свою надежду, за свою вдохновенную мечту. И рядом с ним был Хислоп, помогая ему как врач, как друг. На самом деле все выглядело так, будто Дэви в конце концов победит.

Наступило лето, мягкое раннее лето, все еще хранившее свежесть весны. А в погожие вечера Дэви, чувствуя себя теперь гораздо лучше и благополучнее, отправлялся на прогулки из города по дороге, которая вела к Уинтон-Хиллз.

Это был приятный маршрут, но привлекала его отнюдь не красота мест. Он выбрал это направление, потому что там любила гулять Рози Марни. В его намерения не входило пообщаться с ней. Он все еще был слишком зажат, слишком скромен, слишком полон сознания собственных недостатков. Он просто хотел увидеть ее издалека, как человек, любующийся на звезду. Его любовь к ней была духовной, платонической. Ее далекое присутствие пело ему песнь невинности.

Но однажды вечером, что было неизбежно, они встретились на краю вересковой пустоши. При приближении Рози сердце Дэви бешено и болезненно заколотилось. Ему показалось, что она и не вспомнит его, но она улыбнулась и остановилась. Они поговорили и вместе посмотрели на открывающийся перед ними вид. Затем он проводил ее до дороги. Все было совершенно невинно и естественно.

Дэви старался быть интересным, забавным, веселым. С внезапным приливом радости он отметил, что она получает огромное удовольствие от его компании. Затем у начала дороги он остановился:

– Теперь я вас отпускаю, то есть если вы не против.

Она удивленно посмотрела на него:

– Но разве вам тоже не в город?

Он все бы отдал за то, чтобы пройтись с ней через весь город до ее дома. Но он был дальновиднее ее.

– Нет, – весело заявил он. – Видите ли, мне нужно кое с кем повидаться в Дэррохе – для «Рекламодателя». Я вернусь окольным путем.

И он действительно в полном восторге, ступая словно по воздуху, отправился в Дэррох.

Увы, он мог бы и не ходить туда. Его видели – как он разговаривал с Рози, видел Дугал Тодд. Этот великодушный, преисполненный ханжества гражданин Ливенфорда припустил к городу со скоростью, какую только позволяло ему плоскостопие, дабы все узнали, что юную Рози Марни видели на пустынной проселочной дороге с Дэви Мьюиром.

Скандальный слух дошел до Пэта Марни на следующий день. Его пухлое добродушное лицо исказилось от ярости. Он схватил палку и отправился на поиски Дэви. Их пути пересеклись на многолюдной Хай-стрит.

– Ах ты, кобель! – закричал Марни. – Пьяный кобель! Вздумал подкатить к моей дочери, как к той своей бабе с пристани! Ты, который по брови накачивался моим виски. Прихлебатель и пустозвон! Только посмей прикоснуться к моей дочери! – И он как одержимый набросился на Дэви с палкой.