Я с восторгом уставилась на узенькие, почти как у китаянки, глаза Мариты сквозь стекла ее очков, оправа которых была почти телесного цвета. Меня обрадовало осознание того, что мама была права.

— Отец тоже не смог быть рядом с ней, — сказала я. — Она осталась абсолютно одна.

После этих слов Марита оживилась.

— Нет, она, слава Богу, была не одна.

— Как это?

— Рядом с ней все время находилась ее подруга Анна — от самого начала и до самого конца. Поэтому Бетти так сильно ее и любила. Анна помогала ей и пережила вместе с ней те тяжкие события.

— А ты, когда приехала, разговаривала с Анной?

— Когда мы приехали, ее с Бетти уже не было. Мы не смогли приехать на следующий день, потому что у нас сломалась машина, и приехали на второй день, когда Бетти уже была дома. Твой отец тоже уже был там. Он обо всем и позаботился.

— Значит, Анна… — задумчиво сказала я.

— Да, она и привезла ее в родильный дом, и занималась оформлением документов, связанных со смертью младенца. Бедняжка.

— Отец об этом знал?

— Думаю, что знал. Мы никогда не разговаривали с ним об этом. Тема эта не из приятных. В жизни случается всякое, однако твоя мама не смогла оправиться от такого удара судьбы и обвинила во всем нас.

— Мама всегда считала, что ее дочь осталась жива и кто-то после родов забрал ее себе.

Марита потянулась к моей руке, но я тут же потянулась этой рукой к стоявшему на столе стакану.

— Вполне естественно, ей не верилось в то, что ее ребенок умер. Иногда нелегко смириться с трагическими событиями, которые с нами происходят. А для меня жизнь разделилась на «до» и «после». Она уже никогда больше не была той дочерью, какой я знала ее раньше. Я думаю об этом снова и снова и прихожу к выводу, что даже если бы мы тогда выехали в Мадрид немедленно, ничего бы не изменилось.

— А если бы вы не отнеслись негативно к тому, что она забеременела?

Марита вытерла под очками слезинки.

— Я никогда себе этого не прощу. Не знаю, простила ли она меня.

Мне хотелось сказать ей, что нет, не простила. Впрочем, кто знает, может, и простила. У мамы было доброе сердце.

— Она всю жизнь искала эту свою дочь, а теперь ее ищу я.

Марита сняла очки, чтобы получше вытереть слезы.

— А что говорит Даниэль?

— Ему нет необходимости ничего говорить. Он делает то, что хочет.

— Послушай меня, — сказала Марита. — С тех пор прошло очень много времени…

Я почувствовала, что мои глаза превращаются в твердые камни — камни, которым по сто миллионов лет и которые ей своими слезинками не пробить.

Я побежала на пляж, чтобы разыскать там отца. Пляж представлял собой прибрежную полосу длиной в один километр, вдоль которой рядами стояли одноэтажные домики и многоквартирные дома — стояли как отдельно, так и вплотную друг к другу. Был здесь и какой-то отель. Домик моих бабушки и дедушки, построенный еще в сороковые годы, был желтоватого цвета, а жалюзи на его окнах — зеленого. Сад возле домика по сравнению с садами соседей казался крохотным, но в нем имелось все необходимое: две пальмы, лимонное дерево, два апельсинных дерева, бугенвиллея возле фасада, олеандр на парапете. В глубине сада находилась утрамбованная земляная площадка с решеткой для поджаривания мяса и плитой. Какой бы ни была Марита, мама просто не могла не чувствовать себя здесь счастливой. Тут пахло морем, и к моему лицу и волосам липли малюсенькие капли влаги, приносимые оттуда ветром. Мои легкие работали с полной отдачей, и я смогла бежать, не останавливаясь, по утоптанному песку к виднеющимся вдалеке фигурам отца и Дона. Дон как будто сошел с ума: он то бросался к воде, то отскакивал от нее, то бегал и прыгал вокруг своего хозяина. Жизнь в нем буквально бурлила, и он не знал усталости. Мне навстречу попались несколько рыбаков в высоких резиновых сапогах, с удочками и пластиковыми ведрами. Раньше я очень сожалела, что так редко бывала в детстве в этом раю, однако, поговорив сегодня с Маритой, я стала понимать мотивы поведения своей мамы: она не могла делать вид, словно ничего не произошло. Самое ужасное заключалось в том, что она абсолютно безрезультатно отказывала себе и нам в удовольствии бывать здесь: на свете есть люди, которые не меняются с пятилетнего возраста и до самой смерти. Одни люди меняются очень сильно, а другие — вообще нет. Иногда, впрочем, трудно уловить изменения в самом человеке, потому что зачастую единственное, что явно меняется — это обстоятельства, сама жизнь, как это произошло у моего отца, который, как мне кажется, после моего рождения был таким же, как и до него.

Я хотела напугать отца, но Дон не позволил мне этого сделать: он залаял и бросился ко мне. Отец обернулся.

— Тебе что, там уже надоело? — Он снова уставился на море, глубоко вдыхая морской воздух. — Бетти не выносила этого места. Оно казалось ей тюрьмой.

— Папа, тебе нужно быть осторожным с Анной. Марита сказала мне, что Анна присутствовала при рождении Лауры и что именно она отвезла маму в тот родильный дом.

— Поэтому твоя мама так хорошо к ней относилась. Анна была единственной, кто ее не подвел. А мы, все остальные, оказались ничтожествами!

— Папа, послушай, хватит уже терзать себя. Анна дружит с семьей, в которой живет Лаура.

Отец посмотрел на меня грустным взглядом. Он всегда так смотрел, когда речь заходила о Лауре.

— Я знаю, ты не веришь, что Лаура жива, однако существует некая Лаура, и — возможно, случайно — Анна является близким другом семьи, в которой эта Лаура живет. Тебе это не кажется странным?

— Так мы ради этого сюда приехали, да? Мы, получается, приехали не для того, чтобы прийти в себя после смерти Бетти и наладить отношения с Маритой, и не для того, чтобы насладиться своим пребыванием здесь, а для того, чтобы ты могла выудить у Мариты нужную информацию?

Я с умоляющим видом сложила руки.

— Мы можем приезжать сюда, когда захотим, море никуда не денется. Налаживать отношения с Маритой — дело бесполезное, поскольку ее манера любить других людей не сулит этим людям ничего хорошего. Мама это знала, потому и не поддерживала с ней никаких отношений.

— Так что нужно делать мне?

— Будь осторожен с Анной и хорошенько думай, прежде чем ей что-то рассказывать… Что же еще? Даже не знаю. А тебе не хотелось бы увидеть Лауру?

— Мы что, не можем оставить все так, как есть? Кто мы такие, чтобы пытаться все исправить? Тебе не кажется, что мы, вместо того чтобы сделать этим людям что-то хорошее, причиним им зло?

Он снял очки и принялся их протирать. Его глаза сильно напоминали глаза Лауры.

— Наша жизнь была исковерканной в течение очень долгого времени, и я сомневаюсь, что это было необходимо. Ты уверена в том, что мы должны коверкать жизнь других людей?