Корф отбыл в столицу, истратив на свою экспедицию 14 тысяч рублей казенных и тысячу собственных денег и оставив инструкцию: к «известным персонам» запрещалось допускать как посторонних, так и людей из команды, кроме приставленных к ним по именным указам; о их состоянии надлежало ежемесячно рапортовать в Кабинет императрицы. С отъездом камергера жизнь заключенных и их охранников мало изменилась — разве что последние больше жаловались на неприсылку средств и изношенность мундиров и безуспешно просили освободить их от тяжкой «комиссии».

Между тем была уже определена посмертная участь членов опального семейства. Вместе с вопросом о драгоценностях Елизавета прислала инструкцию на случай их кончины: «Ежели по воле Божией случится иногда из известных персон кому смерть, особливо же принцессе Анне или принцу Иоанну, то, учиня над умершим телом анатомию и положа во спирт, тотчас то мертвое тело к нам прислать с нарочным офицером, а с прочими чинить по тому ж, токмо сюда не присылать, а доносить нам и ожидать указу; и сие содержать в крепком секрете, чтоб о том никто другие не ведали». Другой указ, от 11 июля 1745 года, повелевал: «…в случае смерти принца Иоанна (ежели ему прежде отца и матери случится)… тотчас его мертваго показать отцу и матери, чтоб они его видели и о том, что умер, знали, и потом (как уже показан будет отцу и матери) учинить с умершим телом по силе указу, объявленнаго вам от нашего камергера Корфа во всём непременно, и сие повелеваем, вам содержать в крепком секрете»496.

Гурьев в письме Черкасову от 4 сентября 1745 года сообщил новость: «Прошедшаго августа 18-го числа штаб-лекарь Манзей принцессе Анне пущал из руки кровь и притом объявил мне, что она беременна тому третий месяц, и оного без репорту ко всемилостивейшей государыне оставить не смею». Елизавету это обстоятельство как будто не заинтересовало, и в ноябре майор напомнил: «Принцесса Анна к родам ходит последнюю половину и говорила мне о кормилице, чтобы представить, дабы заблаговременно для необходимой нужды изготовить; того ради в ее и[мператорс]кого в[еличест]ва высочайший Кабинет сим представляю, ежели паче чаяния для родов ее воспоследует нечаянная нужда, что повелено будет о бабке и кормилице в то время чинить, милостивым указом определить». Ответа вновь не последовало.

Жить Анне Леопольдовне к тому времени оставалось недолго. Но о событиях последних месяцев пребывания несчастной принцессы в тюрьме нам почти ничего не известно — в бумагах «комиссии» сведения о том, что происходило в Холмогорах с ноября 1745 года по февраль 1746-го, отсутствуют, дело «о беременности, разрешении от бремени и кончине принцессы Анны» наполовину сгнило, а сохранившиеся части текста выцвели настолько, что не читаются. 160 лет назад государственному секретарю и директору публичной библиотеки М. А. Корфу еще удалось разобрать в рапорте И. Гурьева в Кабинет от 2 марта 1746 года слова: «…прошедшаго февраля 27-го дня принцесса Анна родила сына, которому наречено имя Алексей, и крещен сего марта 1-го дня, чего ради с сим моим всеподданнейшим рапортом послал нарочнаго команды моей солдата Ивана Серебренникова; а для родов по весьма необходимо нужному случаю, с примеру посланнаго ее и[мператор]-ского в[еличест]ва указу к бывшему здесь при комиссии действительному камергеру и кавалеру господину Корфу о допущении в таковом же случае бабки и кормилицы, помянутую бабку, прежде бывшую здесь, допустил, а кормилицу от города Архангельскаго, архангелогородскаго гарнизона солдатскую жену Татьяну Никитину наняли ж…» Другой рапорт, на высочайшее имя, императрица Елизавета «изволила изодрать».

Майор, скорее по привычке, доложил, что «известныя персоны… по сие число обстоят благополучно». 6 марта он уже донес о том, что накануне у принцессы началась горячка, а на следующий день — о кончине Анны Леопольдовны. Через два дня гвардеец отрапортовал: «Сего ж марта 10-го дня тело ее в Санкт-Петербурх отправлено, при котором послан от меня лейб-гвардии Измайловскаго полку подпоручик Лев Писарев; а с начала болезни после родин, по анатомии от имеющагося здесь штап-лекаря поданной ко мне репорт вашему императорскому в[еличест]ву всемилостивейшей государыне для высочайшего рассмотрения всеподданнейше [представляю]». Прочие приложенные бумаги прочесть уже нельзя, но из описи дела известно, что рапорт штаб-лекаря Манзе «о болезнях оной принцессы после родов, осмотренных им при анатомии», так и остался у императрицы497.

Судя по предыдущим распоряжениям Елизаветы, она ожидала такого исхода. Но нужно было продемонстрировать правящим европейским домам свидетельства того, что российская государыня к кончине бывшей правительницы не имеет никакого отношения.

Семнадцатого марта от ее имени было составлено письмо Антону Ульриху (в том же деле сохранилась его копия):

«Светлейший принц! Уведомились мы нашей лейб-гвардии от майора Гурьева, что принцесса ваша супруга волею Божиею скончалась, о чем мы сожалеем, но понеже в репорте оного майора Гурьева к нам не написано потребных обстоятельств оного печального случая, может быть, за тем, что ему невозможно всегда при ней быть, а ваша светлость неотлучно при том были, того для требуем от вашей светлости обстоятельного о том известия, какою болезнью принцесса супруга ваша скончалась, которое сами изволите, написав, прислать нам.

Елисавет. 17-го дня 1746 года. Санктпитербурх».

Сочувственно-повелительный тон письма не оставляет сомнений. Императрица выражала не разжалованному по русской традиции «его светлости» брауншвейгскому принцу положенные по этикету соболезнования и в то же время четко давала понять: от него ждут собственноручного письма с рассказом о вполне естественной смерти жены, которое можно было бы предъявить любому иностранному дипломату. Но о рождении очередного сына говорить не стоило — одним претендентом на престол больше! Однако, поскольку принц Антон догадливостью не отличался, Гурьеву было направлено разъяснение: «Репорты ваши о рождении принца и о кончине принцессы Анны мы получили и что вы по указу тело принцессы Анны сюды отправляете, о том известны. Приложенное при том к принцу Антону наше писмо отдай и на оное ответ дай ему своею рукою написать, и как напишет, то оное к нам немедленно пришли». Ниже добавлены несколько строк другим почерком — видимо, барона Черкасова: «Скажи принцу, чтоб он толко писал, какою болезнью умерла, и не упоминал бы о рождении принца; а к вам на перемену скоро иного пришлем». Послание заканчивалось подписью-автографом «Елисавет»498.

Ответного письма принца в деле нет, но едва ли он посмел не исполнить волю государыни. Ему оставалось только скорбеть об уходе единственного пусть не любившего его, но близкого человека, матери его детей.

По получении рапорта о кончине Анны Леопольдовны в Петербурге тотчас начались распоряжения о приеме и погребении тела. Подпоручик Писарев еще в пути получил указ о доставке его в Александро-Невский монастырь, где по распоряжению барона Черкасова были приготовлены особые покои. Сдав свой скорбный груз 18 марта, офицер отправился обратно, а Черкасов доложил «о начатии над телом по осмотре его докторами установленного чтения» и распорядился об «учинении церковной церемонии к погребению принцессы по примеру матери ея, царевны Екатерины Иоанновны». Генерал-прокурор Трубецкой получил распоряжение «о позволении всякому приходить для прощания к телу принцессы», а затем «о написании в объявлениях, что принцесса скончалась огневицею» (горячкой. — И. К.).