— Ой, глянь на себя, Джо, — говорит она. — Обрел любовь и стал счастливым…

— Не стал я счастливым.

Я солгал. Она смеется.

— Издеваешься? Ты очень даже счастлив. Хотя большинство мужчин… если у них отберут сына и женщину, которую они якобы любят, единственную женщину, которая их понимает…

— Лав, ты сама так решила. Ты меня выгнала.

— А ты и ушел. А о моих чувствах ты подумал?

— Конечно.

На самом деле мне все равно. Теперь все равно. Я люблю тебя, а не Лав.

Она ковыряет пальцем в дуле пистолета.

— Меня тут приглашали в суд на отбор в присяжные…

— Я думал, отец освобождает тебя от таких обязанностей.

— На этот раз я пошла, — говорит Лав, — как обычный человек без связей, знаешь ли, словно какой-нибудь библиотекарь. — У нее пистолет и деньги, поэтому она может играть грязно, и я молчу. — Я оставила Форти с няней и поехала в Центр уголовного правосудия Клары Шортридж Фольц. Парковка есть только в нескольких кварталах, пришлось идти пешком от самого Дисней-Холла, но я добралась. — Вот бы ты была здесь, Мэри Кей; как второй директор борделя «Сочувствие», ты увидела бы бесконечно одинокую женщину, которой некому излить душу, некому рассказать про свой день. — Я взяла с собой несколько энергетических батончиков… — Лав подмигивает мне, и у меня резко подскакивает давление. Я говорил ей, что покойная Бек любила энергетические батончики. Ох, Мэри Кей, мне бы сейчас немного уверенности, которой я переполняюсь рядом с тобой! — Я прошла первый этап отбора… — Она взмахивает волосами, словно получила роль в кино. — Поднимаюсь по лестнице и вижу какого-то бедолагу в брюках, которые ему коротки, а с ним адвокат, просто кошмарный…

— Лав, мы с тобой и так знаем, что система кривосудия прогнила насквозь.

— Помолчи, мальчик-островитянин, дай договорить.

Я киваю. Нужно запомнить. Лав никем не любима. Одинока. В Лос-Анджелесе.

— Нам присвоили номера, и мне достался номер один… — Она точно актриса. — Судья расспрашивал о моей жизни, а потом обошел комнату, задавая всем вопросы, и все рассказывали свою историю, а я, знаешь… Чувствовала, что эти люди мне так близки, будто мы семья, понимаешь?

Нет, не понимаю.

— Конечно, понимаю. Ты многое пережила.

— Нас отправили по домам, и я выходила вместе с другими присяжными, и нас всех буквально трясло… — Не люблю я это «трясло». Фальшивое слово, фальшивая история. — Мы оказались в центре города, стояла глухая ночь… — Тон ее голоса напоминает о том, что Лав — извращенка. — В общем, на следующий день я вернулась туда, а меня не выбрали. Только я начала общаться с новыми друзьями, как меня просто… отшили. Все они.

Ей так одиноко, Мэри Кей, что ты тоже сжалилась бы над ней, хотя сейчас утешить ее невозможно. Пистолет. Пистолет.

— Я тебе сочувствую, Лав. Правда.

— Я скучаю по брату, Джо. Скучаю по ощущению родства. Я надеялась, эти люди станут мне родными. — Лос-Анджелес не место для дружбы, и мое сердце болит за Лав, да, но я не хочу Лав. Я хочу тебя. — Короче, я соврала Трессе, маме и папе, что меня выбрали. Последние пару недель я провела здесь, «чтобы на присяжного не оказывалось давление». — От жизни в казино у кого угодно крыша поедет, и я говорю Лав, что мы ей поможем, но она меня перебивает. — Не нужна мне помощь. Я знаю, почему меня не выбрали в присяжные, почему дали от ворот поворот. Судья спросил, сможем ли мы быть беспристрастными, несмотря на наш жизненный опыт. Большинство людей ответили «нет». Я ответила «да». Я умею любить тех, кто совершает ужасные поступки. Такой уж я человек. Такой уж я родилась.

— Да к черту этих присяжных, Лав. Мне достоверно известно: у тебя доброе сердце. Нет причин для грусти.

— Думаешь, я не знаю, что ты сделал с моим братом?

Мои нервы натянулись — о нет!

— Я с ним ничего не делал.

— Ты ездил с ним в Вегас. Ты отвез его в пустыню.

— Лав, о чем ты говоришь?

— Я чувствовала, Джо… Чутье подсказало. И я все ждала, что разлюблю тебя, ведь тех девушек… я даже не знала. А Форти был моим братом. Моим близнецом.

— Я не убивал твоего брата.

— Нет. Но и не спас.

— Да брось, Лав. Никто не мог его спасти. — Едва ли сам Форти сумел бы когда-то искупить свою вину. — Что я должен был сделать? Остановить его, остановить машину? Я не желал ему смерти…

Конечно, желал. Он меня шантажировал, уничтожив все, над чем я работал. И да, я почти убил его в Вегасе, хотел оборвать его жизнь. Однако не убил, как не убивал ни Меланду, ни Фила. Намерение — еще не преступление.

— Джулия Сантос, — говорит Лав. — Я вспоминаю об этой женщине каждый день.

Вообще-то она Святая Джулия, но я киваю.

— Джулия не виновата. Я тоже. Лав, ты права: между близнецами существует тонкая связь, и никто не знал его так, как ты. И никто не скучает по нему больше тебя, и мне уже ничего не изменить, и все-таки я могу помочь.

— Нет. Ты такой же, как я. Ты потерял сына, а бегаешь по своему острову и лучишься счастьем…

— Ты судишь по двум дурацким фотографиям, которые даже не я опубликовал.

— Но ты на них есть, Джо. И тебе наплевать на нас, потому что тебе все равно.

— Мне не все равно.

— Нет, Джо. Знаешь, брат убил мою собаку, а я его не разлюбила. А ты… Что делаешь ты, потеряв сына? Сбегаешь и находишь себе новую семью. Мы оба ненормальные, Джо. Это факт.

— Нет, Лав. Мы нормальные. Мы выжили. Это же хорошо.

Она просто наставляет на меня ствол и приказывает:

— Встань и повернись.

Она — акула внутри моей акулы, и она снимает пистолет с предохранителя, а я смотрю на город из окна, и я не позволю ей победить, только не сейчас, когда я наконец счастлив, когда у меня есть все, что я хочу. Я не могу вот так всего лишиться. И я говорю, что Лос-Анджелес обнажает в людях худшее, и что мне стало лучше, когда я отсюда уехал, и ей тоже станет лучше. В ответ она лишь смеется.

— Ох, Джо, ну не переезжать же мне в твой гостевой домик.

— Лав, послушай. Я скучаю по Форти не переставая и не могу быть счастлив, если ты несчастлива.

Я начал с правды и приправил ее ложью, Лав знает, что я не люблю ее, и говорит, что мне и самому не терпелось покинуть Лос-Анджелес.

— Ты уехал не из-за моих родителей. Ты уехал, потому что боялся быть отцом. Ты меня изучил. Ты понял, что переезд в Бейнбридж я никогда не одобрю. Может, ты не осознаешь, но именно поэтому ты туда и стремился. Чтобы оттолкнуть меня. И я понимаю, все понимаю. Ты не вернулся, потому что в глубине души знаешь: я такая же, как ты. Меня уже не починить.

Опасные слова — когда тостер не починить, его выбрасывают. И в этом здании, в казино есть контейнеры для мусора.