– Ты прежде думай, а потом говори! – ударил я кулаком по столу и вскочил.

– Красные ввели террор в систему. Для них это обыденная практика – убивать ни в чем не повинных людей. Для нас это – досадные эксцессы. Поверь, мне так же жалко Новосёлова, как и тебе. Во Владивостоке я даже ходил в церковь на панихиду по нему. Он оказался жертвой политического заговора, пешкой, которой пожертвовали в большой игре. Эсеры хотели повсеместно захватить власть. В Уфе вынудили Золотова признать главенство действующего Учредительного собрания. Спровоцировали Сибирскую областную думу на противоправительственные действия. А Новосёлову с компанией отводилась задача прибрать к рукам исполнительную власть, пока Муромский на Дальнем Востоке, а Золотов на Урале. Чтобы и в Сибири развести новую керенщину.

Полина испуганно посмотрела на меня. Я понял, что перегнул палку, и примирительным тоном сказал:

– Пойми, дорогая, Сибирь прожила все лето без войны, воссозданы государственные институты. В этом огромна роль таких людей, как Муромский. Спокойных созидателей, а не разрушителей – горлопанов типа…

Я хотел сказать «Новосёлова», но вовремя спохватился, что о мертвых надо говорить либо хорошо, либо никак, и произнес вслух:

– …моего старого товарища Чистякова. Ты пойми, что истинными продолжателями дела Потанина являются Муромский и Золотев, а не Шаталов и Петушинский.

Видя, что жена начала успокаиваться, я продолжил:

– Сейчас у Сибири уникальный шанс – обрести свою независимость. Пусть мы пока говорим об автономии, но это вынужденная дань текущей политической ситуации. Все, о чем мечтали Потанин и Ядринцев, может и должно осуществиться.

– И ты всерьез веришь в эту мечту? – скептически произнесла Полина.

– Да, дорогая. Если бы не верил, то давно бы увез вас с Петей отсюда. Но я не могу бросить Муромского и Золотова на полпути, не могу предать потанинские идеалы.

По лицу Полины скользнула виноватая улыбка. Она встала из‑за стола, подошла и обняла меня.

– Прости, – тихо прошептала жена. – Я сильно переживала и за сына, и за тебя. Вот и сорвалось.

– И ты меня прости, дорогая…

Она погладила меня по голове и предостерегла:

– Но эти черносотенцы… Они всюду. Как бы они не подмяли под себя и эсеров, и вас, областников.

– Успокойся, любимая. Ничего у них не выйдет. Сибиряки еще не сошли с ума в отличие от россиян. У нашего народа хватит здравого смысла избежать крайностей. Надо только сохранять выдержку, не лезть на рожон. Пусть левые с правыми разбираются сами.

Мои губы нашли ее губы. Больше слова нам были не нужны.

Омск напоминал разворошенный муравейник. Снять квартиру или комнату было почти невозможно. Все жилые дома были переполнены, а с Поволжья и Приуралья продолжали стекаться беженцы. С востока непрерывно прибывали различные дипломатические и военные миссии союзников. Им нужны были достойные помещения. А где их было взять? Небольшой провинциальный город в бывшей колонии, в котором до революции проживало всего сто тысяч человек, не мог вместить в себя миллион и никак не тянул на роль российской столицы.

Двоевластие только накаляло обстановку. Директория лишь собиралась управлять Сибирью, а Сибирское правительство ею реально управляло. У нас был аппарат и налаженные финансы, пусть и не такие блестящие, ведь приходилось постоянно проводить эмиссию сибирских денег, что обесценивало их, и цены на товары росли. Но у Директории и этого не было. Однако имелся золотой запас и поддержка чехословацкого корпуса.

– Мы готовы подчиниться решениям Уфимского государственного совещания: упразднить Сибирское правительство и передать вам с таким трудом налаженный правительственный аппарат. Но мы должны быть уверены, что этот аппарат получит надлежащее руководство и всё, что создано нами, не погибнет, – настаивал Муромский на совместном совещании членов Директории и Административного совета.

Он был своего рода связующим звеном между сибиряками и навозными, ибо формально входил и туда, и туда, но душой все равно был под бело-зеленым знаменем.

– Не могли бы вы, ваше высокопревосходительство, уточнить свои требования? – спросил Авксентьев.

Он уже давно ввел на своих совещаниях высокий тон и требовал, чтобы к членам Директории обращались официально.

Но Муромский, привыкший к простоте, был шокирован обращением. Он даже поперхнулся.

– Мы хотим принять участие в формировании нового Всероссийского Совета министров, и чтобы без нашего одобрения не был назначен ни один министр.

– У вас нет на это полномочий, – отрезал глава Директории. – Не забывайте, что мы подотчетны только Всероссийскому Учредительному собранию!

Муромский дружески улыбнулся и не без иронии ответил:

– Но мы просим лишь о небольшой уступке, ваше высокопревосходительство. Если вы ее нам сделаете, то мы готовы на весьма большее самопожертвование – упразднение Сибирского правительства.

Директория приняла наши условия и назначила Муромского председателем Совета министров Всероссийского Временного правительства, поручив ему формирование нового кабинета. Но настоящая борьба за власть только начиналась…

Пятнадцать дней бесконечных трений, разногласий и интриг… Сибиряки предлагали своих министров, навозные их отводили и навязывали свои кандидатуры. И никто не хотел отступать.

Противоборство вышло за стены правительственных кабинетов. И справа, и слева раздавались предложения прекратить этот торг с помощью вооруженной силы. Чехи и словаки только ждали отмашки от Авксентьева, чтобы арестовать членов Сибирского правительства и предоставить всю полноту власти Директории. Казаки же, наоборот, хотели пересажать всех заезжих эсеров.

Компромиссы достигались лишь в упорной борьбе. И все равно стороны зашли в тупик. Директория ни за что не хотела видеть на посту министра финансов Каинова, а сибиряки не соглашались на назначение товарищем министра внутренних дел эсера Роговского[147]. Старинная вражда между Омском и Самарой вспыхнула с новой силой.

После очередного трудного и бестолкового дня бесконечных споров Иван Иннокентьевич Золотов пригласил меня к себе в гостиницу выпить чаю и посоветоваться в неформальной обстановке.

Мы долго ждали самовара. Наконец горничная принесла его, а за ней в номер ворвался казачий полковник. Мне его лицо показалось знакомым. Он же, увидев меня, странно ухмыльнулся и по-военному четко представился:

– Полковник Сибирского казачьего войска Вдовин. Прибыл для охраны вас, господин министр, от возможного ареста.

– Но кем? – воскликнул Золотов.