– И еще пейот, – этот парень пристально смотрит нанее. – Не знал, что ты увлекаешься наркотиками.

– Я соврала, – тут же начинает трусить Мика. –Ничего я про них не знаю, просто слышала эти названия. Не помню от кого… Но бриссаго– это нечто. С сегодняшнего дня буду курить, как ненормальная. И только бриссаго.

– Вряд ли у тебя это получится…

– Почему?

– Бриссаго не продаются в России.

– Что же делать? Я умру без бриссаго. Правда-правда.

– Не волнуйся, я не дам тебе умереть. – Она, Мика,мечтала прикоснуться к нему после нескольких затяжек, но он делает это первым. Этотпарень осторожно и совсем не по-родственному гладит Мику по щеке. И нельзясказать, что он чересчур осмелел или зарвался: он просто берет то, что емупринадлежит по праву. А принадлежит ему все. Если завтра или еще сегодня на томместе, где он прикасался к Микиной коже, вдруг проклюнутся камелии илиглицинии, Мика не удивится.

– Я не дам тебе умереть, – шепчет он. –Обязуюсь поставлять тебе бриссаго каждую неделю. У меня есть один знакомыйчеловек…

– Главный редактор журнала «Hechoа тапо»! –выпаливает Мика и заливается счастливым беспричинным смехом.

– Точно. Только он был главным редактором, а теперьработает в конкурирующем издании…

– Но доступ к бриссаго у пего есть?

– Даже не сомневайся. Надо остановиться.

Что он может подумать о ней и что думает сейчас? Бриссагопосле третьей затяжки – совсем не то, что бриссаго после первой. Сигара нестала хуже, и Мике не стало хуже, но к привкусу магнолий и глициний прибавиласьгоречь. Определить, каково растительное происхождение горечи, Мика не всостоянии, куда делись ее хваленые способности по диагностике аниса, фенхеля,шафрана и куркумы? А еще – гвоздики и имбиря. Ни одна из специй не подходит, еезаветные жестянки не смогут ей помочь, даже если будут наполнены до краев.

Откуда взялась горечь?

Очевидно, ребенок, который скручивал эту сигару, мальчик(Мика почему-то думает, что это был именно мальчик) умер от саркомы (Микапочему-то думает, что это была именно саркома). У мальчика наверняка былстарший брат, который любил его без памяти, который всегда хотел быть рядом. Умальчика наверняка была смуглая кожа: точно такой же смуглой была кожамаленькой Васьки. И дерзкие темные волосы, и дерзкие угольные ресницы, про цветглаз ничего сказать невозможно, господи ты боже мой, она забыла Васькин цветглаз!..

Но хорошо помнит саму Ваську.

Не ту Ваську, истеричку и психопатку с бритым лобком, скоторой она изредка сталкивалась на ночной кухне. Совсем другую – маленькую,упрямую и беззащитную. Ту, которая надеялась, что темнота домашней кладовкиспасет ее от редкой психологической особенности, и в один прекрасный день всесчастливым образом переменится. Ту, у которой были крошечные ножки, и крошечныерозовые пятки, как же Мика мечтала о том, что эти крошечные ножки побегут ейнавстречу!..

Ничего подобного не случилось.

С этим парнем ни одна женщина не будет несчастной.

Она будет сходить с ума от ревности, она будет куритьсигары, если он курит сигары; и толочь пейот в каменной ступке, если он толчетпейот; и угонять тачки, если он угоняет тачки; и брить голову наголо, если онрешит побриться, и делать себе такие же татуировки, а потом сводить их; онасотни раз будет спрашивать у него, что такое эспарденьяс, и сотни раз так и неполучит ответа, но она никогда не будет несчастной.

Не несчастна означает «счастлива», ведь так? Или Микаошибается?

Она не ошибается.

А значит, сегодня, сейчас, сию минуту Васька, эта психопаткаи истеричка, счастлива с ним. Поэтому-то она и закрывает наглухо дверимастерской, чтобы никто посторонний не увидел, не сглазил это счастье.

Мика – посторонняя. Даже хуже, чем посторонняя.

Напрасно Васька закрывала двери – это Мика, а не она,Васька, сидит сейчас с этим парнем на самой замечательной крыше в городе. Ивидит солнце, которое больше похоже на тюленя или морского котика. Но у солнцаесть единственный недостаток: оно заходит. А значит, скоро наступит ночь, пустьи не такая темная, не такая промозглая, какими бывают питерские ночи в декабреили в марте.

Это все равно будет ночь.

Куда отправится этот парень ночью, он ведь не останетсяздесь, на крыше, как бы Мике этого не хотелось.

Куда он отправится?

Наверняка не к Мике, не к ее стерильному, никогда незнавшему ничьих прикосновений телу. Бесплодному, бесчувственному, почтимертвому. Телу, которое много хуже, чем любой из затонувших кораблей.Затонувшие корабли со временем становятся коралловыми рифами, к ним лепится множестводоверчивых и слабых морских организмов. В таком случае затонувшие корабли можноназвать спасителями. А Мика никого не спасла, она даже не пыталась спасти.

Куда отправится этот парень?

Наверняка не к Мике.

Не к Мике означает «к Ваське», ведь так? Или Мика ошибается?

Она не ошибается.

Васькино тело – совсем не то, что Микино. Оно полномолодости и молодого бесстыдства, и молодой ярости, и молодой силы, и редкаяпсихологическая особенность со всем не мешает ему, наоборот, помогаетсосредоточиться на главном. Письма, которые пишут люди на телах друг друга,можно прочесть и без знаний грамоты.

Глупая Мика, она должна была принять предложение бедняжкиРальфа и уехать в Германию или на Таити, задолго до того, как из-за кулистатуировок появился этот парень.

Этот узкоглазый бог.

Впрочем, необязательно было уезжать задолго. Отъезд засутки, за двенадцать часов, за три, за пять минут, за минуту, спас бы ее. Онибы просто разминулись во времени, в котором не существует ни дней, ни секунд,ни минут.

Только само время.

Продолжать сидеть на крыше, курить бриссаго и прислушиватьсяк прикосновениям его рук означало бы горько обманывать себя.

Надо остановиться.

– О чем ты думаешь? – спрашивает этот парень.

– О тебе.

– И что же ты думаешь.

– Что мне нужно было уехать в Германию. Или на Таити.

– И что бы ты делала на Таити?

– Открыла бы пляжный бар. Народ бы валом валил. Моикоктейли пользовались бы бешеной популярностью.

– Уехать на Таити никогда не поздно.

– Поздно. Теперь поздно.

– А в Германию?

– Тоже поздно.

– А что бы ты делала в Германии, если бы не случилось«поздно»?

– То же, что и на Таити.