Я почувствовал себя пустым. Нет, не одиноким, не брошенным, просто иссякнувшим, как давно высохший колодец. Казалось бы, теперь, когда всё самое трудное позади, когда мы только что преодолели наше первое серьёзное испытание и заслужили немного отдыха и тихого счастья, наша история… закончилась. Оборвалась, не оставив надежды, просто прекратила быть. Мой мозг не может этого принять, поэтому банально отключается. Такая своеобразная защита от перегрузки. Это хорошо, что внутри меня пусто, ни мыслей, ни желаний, хотя бы никто не пострадает. Потому что я ничего не хочу.

За окнами сильный порыв ветра подхватил пустое ведро, загромыхал отогнувшейся жестиной на крыше сарая. Хлынул дождь стеной, редкий гость в Кармане, и вслед за ним почерневшее небо раскололось раскатом грома, потом ещё одним и ещё. Алекс тоненько жалобно заплакал. Невероятная по силе гроза накрыла деревню…

***

Я сижу на крыльце с закрытыми глазами, подставив лицо обеденному июльскому солнцу. Вышел на минуту, освежить голову перед тем, как идти спать. Сегодня моему сыну неделя. Моему. Не нашему, только моему. Сегодня вечером, через пару часов наступит этот радостно-несчастный праздник. День, когда мы с Алексом встретились и остались одни. Нет, Ба, конечно, с нами, слава Создателю. Я бы не справился с младенцем один, однозначно.

Первые три дня мы с Ба и Патом не спали около Ала вместе. Потрясённые, скорбящие и непонимающие, мы старались найти какие-то ответы и подход к ребёнку, что, как выяснилось, оказалось совсем не просто. Потому что Алекс не ел, не спал и беспрестанно орал. Ему нужна была мать и её молоко, а всю другую еду он сразу же срыгивал – ни свежее, ещё тёплое козье молоко, которое приносила соседка, ни жидкая овсянка, сваренная Ба, не задерживались в нём ни на минуту. Всё, что изредка удавалось впихнуть в него без последствий – это немного кипячёной воды. Через три дня Алекс чуть успокоился и стал орать только днём, а мы с Ба решили разделиться. Я остаюсь с ребёнком ночь и утро, а Ба – с обеда до ночи отпускает меня отоспаться. Вот только непонятно, чем он живёт, если не кушает. Беспокоюсь о нём, он такой крошечный. Жанна не простит мне, если с сыном что-то случится.

Ловлю себя на том, что думаю о ней, как о живой. Не могу по-другому, она будто где-то далеко, не со мной, но не мёртвая, нет. Туда нельзя вернуться, прийти, проехать, нельзя её найти, попросить прощения. Я даже не сказал ей по-нормальному, что люблю.

Солнце припекает, сияя на безоблачном синем небе Кармана. Поэтому, когда по моему лицу скользнула тень, на несколько секунд избавив от жгучих лучей, мне показалось, что повеяло необычной прохладой. Это что, птица? Ну, тогда эта птица размером не меньше журавля будет, а я никого, кроме мелких птах, в Кармане никогда не видел. Да и такой парящий полёт свойственен, скорее, крупному хищнику на охоте, чем одинокому аисту или журавлю. Вскакиваю, выхожу от дома на дорогу и кручу головой. Нет, никого не видно, а птицу, даже вдалеке, я бы заметил. И облаков нет. Показалось?

Да я вообще скоро свихнусь, возможно. Разве можно остаться нормальным, если тело твоей любимой буквально на твоих глазах… как там сказал Блатта-ам – самоуничтожается? Как раз тогда, когда оставалось только жить долго и счастливо. Ба тоже была потрясена. Хотя, мне кажется, что она-то о тенебрисах должна знать гораздо больше, ведь она дружила с матерью Жанны. Они были долго знакомы, вместе пришли на Землю. Странно. Может, Высшая просто не считает нужным поделиться со мной? Тогда это просто жестоко.

Иду в дом, моя очередь спать. Ба с утра разожгла плиту, приготовила нам завтрак и обед и сейчас воркует с Алексом. Пока на руках, он плакать не будет. Ну, а когда останется один в кроватке, я проснусь, просто не получится спать, если он плачет. Так что я уже не помню, когда спал нормально.

Ложусь на диван в одежде. Всё равно спать недолго, часа четыре. На нашу кровать с того дня я ни разу не ложился. Не могу там один.

***

– Макс, – тихонько тормошит меня Ба. – Уже стемнело. Ляг на большую кровать, я Сашеньку к тебе положу, вместе поспите.

Поднимаюсь, иду, шатаясь, к кровати.

– Поел? – спрашиваю, несмотря на то, что фактически сплю на ходу.

– Как всегда, – вздыхает Ба.

Она кладёт спящего Алекса, снова туго спелёнатого, на половину кровати к стенке, я ложусь с краю. Надо осторожнее, не раздавить мелкого во сне, думаю, и снова закрываю глаза. Но нарушенный сон не спешит возвращаться, да и бдительность – ибо «не раздави» – заставляет быть настороже, и через несколько минут я уже разглядываю в полумраке личико спящего сына. За неделю он немного округлился и стал больше похож на ребёнка, с чего только, непонятно. Три дня назад мы первый раз искупали Алекса, Ба сказала, пора смыть родовую грязь, и с тех пор на его головке красуется чёрный пушок, смешной такой, мягкий. Длинные ресницы, как у мамы, лежат на щёчках, а выражение мордахи скорбное какое-то. Строгое. Он на неё похож, наш сын. Не могу смотреть, глаза слезятся, и я осторожно встаю с кровати. Подкладываю вокруг него под матрас подушки, чтобы он не подкатился к краю и не упал на пол, и выхожу из комнаты. В принципе, Алекс ночью почти всегда спокойно спит, на удивление, так что я ничем не рискую. Странно только то, что спит он крепко, не плачет, но утром всегда оказывается распелёнат, со сложенными ручками под щёчкой. И никогда не бывает мокрым, не писается по ночам. А ведь ему неделя только, разве так бывает?

На кухне беру из шкафчика чашку, проверяю – как всегда, Ба оставила мне на плите горячий кофе. Наливаю, сажусь за стол, когда вдруг слышу странный сигнал. Оглядываюсь – это локер за стеклом буфета, над ним изображение двух маленьких белых крыльев со щитом в центре. Это герб, ну, а поскольку контакт в локере единственный, то делаю вывод, что герб Яннара.

– Тарда, – подтверждает мою догадку Пат.

А я боюсь разбудить сына, но ответить нужно. Выхожу на улицу, оставляю дверь открытой. Из-за жары окна во всём доме нараспашку, только в комнате, где находится Алекс, закрыты во избежание сквозняков. Так что я обязательно услышу, если ребёнок заплачет. Да я бы попросил Пата последить, но хочу, чтобы он присутствовал при разговоре