я уже вижу головку, – взволнованно говорит Ба. – Только не останавливайся сейчас, ты молодец, хорошая моя…

А Жанна кричит, она стискивает мои пальцы своей ручкой, почти ломая кости, и от этого нечеловеческого напряжения вдруг вспыхивает вся золотым светом, ярким и слепящим.

– Ещё немного, ну… Давай-давай-давай…

Только дыши, думаю я на пределе, живи, любимая, не уходи от нас. Я думаю так, так желаю, что мысли мои скоро можно будет трогать руками.

Почти исчезая в золотом сиянии, Жанна вырывает свою руку из моих пальцев и уже двумя руками вцепляется в упоры. Мне кажется, я слышу металлический скрип, стол начинает вибрировать и трястись. Жанна кричит страшным, натужным криком, снова выгибается, потом голова её закидывается назад, и тело обмякает.

– Мальчик, – удовлетворённо говорит Ба, и через секунду наш сын заявляет о себе громким, закатывающимся младенческим криком.

Я чувствую себя оглушённым. Не верю, смеюсь, но мне кажется, что по щекам текут слёзы. Я беру безвольно повисшую руку жены и целую, прижимаю к своему лицу. Да я сейчас ноги ей готов целовать, не то, что руки. Создатель, у нас получилось, получилось! И моя любимая жива. Спасибо, спасибо… Я сам не понимаю, кого благодарю, но знаю, что кого-то точно надо, того бесконечно доброго и любящего, кто вмешался… кто помог нам.

Ба быстро обслужила младенца, перевязала пуповину и поднесла к Жанне.

– Макс, порви сорочку, – скомандовала она обалдевшему мне и, отвечая на мой недоумевающий и, наверное, туповатый взгляд, пояснила: – Нужно приложить к груди.

Я надорвал вырез сорочки, и Ба осторожно уложила нашего сына на обнажённое тело Жанны так, чтобы он мог дотянуться до груди. Ребёнок сразу же зачмокал, а котёнок снова расплакалась, но теперь тихо и счастливо.

– Он такой красивый! Макс, правда же? Самый красивый на свете… – тихо говорит жена сквозь слёзы, а я не смотрю на ребёнка, я смотрю только на неё, на любимое усталое лицо с кругами под глазами, столь сильно мерцающими золотым, что чёрного, за исключением тонкого ободка вокруг радужки, почти не осталось. Смотрю на волосы, влажно прилипшие ко лбу, изящную шею, когда она поднимает голову, стремясь посмотреть на сына, тонкие руки, очень легко касающиеся маленького тельца. Смотрю, как будто в первый раз её вижу. Как будто она снова какой-нибудь амулет сняла, а я её вдруг заметил.

– Ну что, отдохнула? – вдруг спрашивает Жанну Ба, и та испуганно вскидывает на неё взгляд. – А теперь нужно ещё немного постараться, послед-то не вышел. Макс, забери ребёнка.

Ба посмотрела на застывшего в ступоре меня, чертыхнулась, подцепила Алекса пелёнкой и, обойдя стол по кругу, всучила мне в руки. Жанна тревожно проводила сына взглядом.

– Не урони хоть… папаша! – припечатала меня Ба и добавила, удаляясь: – Так и держи, двумя руками, одна – под головой и плечиками, вторая под попой. Давай, Ажан, держись за эти штуки, это легче, чем ребёнка, ну, милая…

А я стою и разглядываю то, что мне дали. И ради вот этого влюблённые во всех мирах так яростно стремятся соединиться?! Просто существо, спокойно помещающееся на двух моих ладонях, ничем не напоминает тот медийный детский образ, коего выдают за новорождённого в рекламе памперсов и детского питания. Никакой пухлости и круглых глазок. Складки, правда, есть, но больше похожие на алкогольную отёчность. А так – длинноватое несуразное тельце с впалой грудью и беззащитным животиком, длинные тонкие ручки-ножки, вытянуто-сплюснутая голова-фасолина с чёрными волосиками, припухшая мордочка с закрытыми глазами, красноватая кожа… И только крохотные тонюсенькие пальчики на ручках и ножках говорят о том, что перед нами человек, а не личинка инопланетного гуманоида.

Минут через пятнадцать Ба подошла и забрала малыша. Унесла за ширму, где на кровати заранее приготовлены для него первые его распашонки, пелёнки, одеяльца. Я сразу же взглянул на Жанну и удивился её молчаливой неподвижности. Она лежит на столе с вытянутыми вдоль тела руками, ноги сняты с отведённых от стола упоров, глаза закрыты. Ба прикрыла её простынёй до подбородка, до самого неподвижного лица, и золотое сияние, изрядно поубавившееся, но до конца не исчезнувшее, окружает тело в белом словно саване светящимся ореолом. Внезапно мне стало страшно, я бросился к столу, откинув с дороги ширму, отмечая краем сознания погнутые ручные металлические упоры, и схватил Жанну за руку. Холодная! Я выронил руку, чтобы тут же снова схватить и прижать к губам в остужающем кровь ужасе.

– Да спит она, спит, – сказала Ба за моей спиной. – Я ей дала снадобье одно, чтоб отдохнула. Пойдём, покажу, как обращаться с дитём.

И Ба оторвала меня от жены и увела к Алексу.

– А почему у неё руки такие холодные? – спрашиваю Ба, а голос охрип. Она молча пожимает плечами. Не знает…

Ба показывает, как надевать на кроху простой марлевый подгузник, потом туго пеленает, насильно вытягивая ручки и ножки и фиксируя их пелёнкой.

– Ужас какой, – говорю я. – Зачем так делать? Ему же больно и неприятно, наверное, даже не пошевелиться. И почему не памперс? Написает и проснётся.

– Эти ваши памперсы – вред один… и пеленать по первости надо туго, дитё в утробе без движения лежит, и сейчас может испугаться, махнув ручкой, или себя поранить. Правильно всё я делаю, а ты смотри, учись.

– Можно Жанну перенести? На нашу кровать?

– А чего нельзя, можно. Иди тогда, разбери постель. Нет, лучше смени бельё и тогда неси уж.

Я сорвался в нашу спальню. Содрал с постели покрывало и несвежее бельё и оперативно постелил чистое, благо, опыт уже есть. Рванул обратно, у дверей снова перешёл на шаг. Войдя, кинул взгляд на Ба, копошащуюся возле ребёнка, и повернулся к Жанне.

Глава 39. Макс. Материнский инстинкт.

И будто натолкнулся на стену. Забыл, как дышать. Онемел. Умер.

Над пустым столом и смятой простынёй медленно таяло золотое облако, оставляя после себя отдельные искры, танцующие в сумерках наступающего вечера. Войди я минутой позже, не застал бы даже его. Рвануло сердце, исчезли мысли, только боль в груди настойчиво напоминала, что я жив.

Ба глянула на меня искоса и резко выпрямилась, оборачиваясь назад, к столу. Охнула, прижала к груди натруженные руки.

– Что это? – спрашиваю чужим голосом, пустым таким, подобный голос у живых я слышал только у Тарда. – Она умерла?

Ба медленно двинулась к столу, цепляясь по ходу за мебель. Подошла и неверяще огладила простынь руками, отступила на шаг, заозиралась.

– Нет, быть не может… – прошептала она. – Нет, нет… Всё же нормально прошло, она