Оказавшись снова в твиндеке, я смотрю на часы. В эту минуту в прачечной должно быть тихо. Меня могут вызвать. Кто-нибудь может пройти мимо.

Я прохожу дальше в сторону кормы.

Судя по вибрации корпуса, винт должен находиться где-то наискосок подо мной. Согласно моему чертежу, до него еще пятнадцать метров. Здесь палуба перегорожена переборкой, в которой есть дверь. Ключ Яккельсена к ней подходит. За дверью красная дежурная лампочка с выключателем. Я не включаю свет. Должно быть, я нахожусь под низкой кормовой надстройкой. За все время, проведенное на судне, я ни разу не видела, чтобы она была открыта.

Дверь ведет в маленький коридор с тремя дверями по обе стороны. Ключ подходит к первой из них по правой стороне. Для Педера Моста и его друзей не существует закрытых дверей.

Эта комната еще совсем недавно была одной из трех небольших кают по левому борту. Теперь перегородки снесены, так что образовалось одно помещение — склад. Вдоль стен лежат бухты шестидесятимиллиметрового нейлонового каната. Плетеные полипропиленовые веревки. Восемь комплектов восьмимиллиметровой двойной веревки «кермантель» ярких, альпийских, безопасных цветов — давно знакомой мне по материковому льду. Каждый комплект стоит 5000 крон, может выдержать пять тонн, и это единственная в мире веревка, которая растягивается на четверть своей длины.

Под стропами лежат алюминиевые лестницы, фирновые якоря, палатки, легкие лопаты и спальные мешки. На металлических крюках, ввинченных в стену, висят ледорубы, скальные молотки, крючья, карабины, амортизаторы и ледобуры. И узкие, которые напоминают штопор, и широкие, создающие такое отверстие, что в него ввинчивают ледяной цилиндр, так что можно удержать слона.

В тянущихся вдоль стен металлических шкафах открыто несколько дверей, внутри лежат шлямбурные крючья, солнцезащитные очки, ящик с шестью высотомерами «Томмен». Рюкзаки без рамы, сапоги «Майндль», страховочные комплекты — все прямо с завода, упакованное в прозрачный полиэтилен.

Помещение по правому борту также сделано на месте трех кают. Здесь больше лестниц и больше веревок и несгораемый шкаф с надписью «Explosives»[49]который, к сожалению, не открывается ключом Яккельсена. В больших картонных коробках три одинаковых образца качественной датской продукции — три двадцатидюймовые «Manual winches» от Софуса Беренсена — ручные лебедки с тремя зубчатыми передачами. Я не очень разбираюсь в передаточных числах. Но они большие, как бочки, и кажется, что могут поднять локомотив.

Я измеряю шагами длину коридора. У меня получается пять с половиной метров. Там, где коридор заканчивается, на уровень палубы поднимается трап. Наверху находится туалет, комната с краской, слесарная мастерская, маленькая кают-компания, которая используется как укрытие от непогоды при работе на палубе. Я принимаю решение отложить их изучение до следующего раза.

Но тут я меняю решение.

Дверь, через которую я пришла, я закрыла на крюк. Возможно, потому что коридор и маленькие комнаты казались бы иначе ловушкой.

Возможно, чтобы увидеть, если за мной зажжется свет.

Теперь до меня доносится звук. Не очень громкий. Небольшой шум, которого почти не слышно из-за шума винта и ударов бурлящего моря о корпус.

Это звук металла, ударяющего о металл. Осторожный, но усиленный громким эхом помещения.

Я спешу вверх по лестнице, чтобы выйти на палубу. Наверху есть дверь. Мой ключ отодвигает собачку замка, но дверь не открывается. Она задраена снаружи. Тогда я бросаюсь вниз.

В темноте твиндека я отхожу в сторону, сажусь на корточки и жду.

Они приходят почти сразу же. Их по крайней мере двое, может быть, больше. Они двигаются медленно, исследуя по пути помещение вокруг себя. Спокойно, но не особенно заботясь о том, чтобы вести себя тихо.

Я откладываю фонарик на пол. И жду, что «Кронос» качнется на высокой волне. Когда это происходит, я зажигаю фонарик и отпускаю его. Он катится к правому борту, а его свет бегает по колоннам.

Сама я бегу вперед, стараясь держаться ближе к стене.

Но мне не удается их провести. Передо мной оказывается что-то похожее на занавеску. Я хочу откинуть ее в сторону, но она окутывает меня. Тут появляется еще одна, окутывающая верхнюю часть тела и лицо, и я кричу, но звук приглушен толстой тканью и становится лишь звоном в моих ушах, запахом пыли и вкусом ткани во рту. Они обмотали меня пожарными одеялами.

Не было никакого насилия, все было сделано аккуратно и без всякого драматизма.

Они кладут меня на пол. Одеяла прижимают плотнее, и появляется новый запах. Земли и джута. Поверх одеял они натянули мне на голову один из тех мешков, которые я в большом количестве видела в трюме.

Меня так же осторожно поднимают, и я оказываюсь на плечах двух людей, они несут меня по палубе, и в голову приходит нелепая и суетная мысль о том, что я, должно быть, представляю собой забавное зрелище.

Какой-то люк открывается и закрывается. Спускаясь по лестнице, они держат меня с двух сторон. Слепота усиливает чувствительность тела, но меня ни разу не ударили о ступеньки. Если бы не то, во что я завернута, и не прочие обстоятельства, можно было бы подумать, что это санитары несут больного.

Приглушенный и одновременно близкий шум говорит о том, что мы остановились у двери в машинное отделение. Дверь открывается, мы проходим помещение, и звук снова затихает. Расстояние и время тянутся очень долго. Мне кажется, что прошла целая вечность, когда они делают первый шаг наверх. На самом деле это были лишь двадцать пять метров до находящегося впереди трапа.

Теперь меня поддерживает лишь одно плечо. Я пытаюсь освободить руки.

Меня осторожно ставят на пол, где-то над головой слышится легкое дрожание металла.

Теперь я понимаю, куда мы направляемся. Дверь, которую открыли, никуда не ведет, через нее попадаешь на маленькую платформу, где на высоте двенадцати метров над полом стояли мы с Яккельсеном.

Не знаю почему, но я уверена, что с платформы меня сбросят на дно трюма.

Меня усаживают. В результате на ткани образуется складка. Поэтому возникает возможность вытащить левую руку вдоль груди. В руке у меня отвертка.

Когда меня поднимают с пола, я оказываюсь прижатой к чьей-то груди. Я пытаюсь прощупать, где заканчиваются его ребра, но слишком дрожу. К тому же пробка до сих пор сидит на отвертке.

Он прислоняет меня к перилам и встает на колени передо мной, как мать, которая хочет поднять ребенка.

Я уверена в том, что умру. Но я отталкиваю от себя эту мысль. Я не хочу мириться с таким унижением. Меня оскорбляет то, как четко они все рассчитали. С какой же легкостью они все это проделали — и вот я барахтаюсь здесь, Смилла, бестолковая гренландка.

Когда он подставляет под меня плечо, я перекладываю отвертку в правую руку. Он выпрямляется, я медленно подношу ее ко рту, сжимаю зубами пробку и вытаскиваю отвертку. Он перехватывает меня, чтобы перебросить через перила. Пальцами левой руки я нащупываю его плечо. До горла мне не достать. Но я чувствую ключицу и между ней и трапециевидной мышцей мягкое, треугольное углубление, где под тонким слоем кожи и соединительной ткани находятся незащищенные нервы. Туда я и направляю отвертку. Она проходит сквозь материю. Потом останавливается — неожиданно эластичное сопротивление и плотность живых клеток. Соединив ладони, я рывком высвобождаю тело, так, что всем своим весом упираюсь в отвертку. Она входит в его тело по самую рукоятку.