Добавим такую «опору», как развращение и политизация населения. Большинство заводов из-за бесхозяйственности, отсутствия сырья и топлива, разрыва экономических связей простаивали или занимались кустарщиной. Бывшие рабочие разъехались по деревням или превратились в толпы люмпенов, живущих на иждивении государства. Что там в них рабочего осталось? Они давно забыли, как надо трудиться ради заработка. Крестьяне, уже оторванные от земли мировой войной, снова отрывались мобилизациями. Или по лесам от этих мобилизаций прятались. В результате из рабочих и крестьян вырабатывалась деклассированная масса — страшная, ничего за душой не имеющая толпа черни. Причем насквозь политизированная… «Революционная» пропаганда заполняла жизнь каждого. Даже мы с вами лишь с трудом можем разобраться сейчас в хитросплетениях политических бурь того времени, а что взять с полуграмотного мужика? С баб-работниц, половину фабричного дня толкущихся на митингах? Вот и дурили им головы как хотели.

Мы подошли к главной, реальной опоре коммунистической власти тоталитарному государственному аппарату. Как раз к 19-му он окончательно оформился. Дальше менялись оттенки, но основная формула власти оставалась неизменной вплоть до 91-го. Это было главное изобретение большевиков, еще не виданная в мире система. Власть организации, машины. Точнее, двух машин, связанных между собой — пропагандистской и репрессивной. Одна рисует картинки ада в случае поражения ("власть барина", «виселицы», "сапог генерала", "казацкая нагайка") и картины рая в случае победы ("светлое будущее"), объясняет происками врагов все собственные просчеты (голод и разруха из-за белых, шпионов и саботажников). А вторая машина перемалывает неверующих и сомневающихся. Первая поставляет пищу второй, а вторая первой — тех самых врагов и заговорщиков, которыми можно запугивать и на которых можно все списать. Без жертв такая система существовать в принципе не может. Ей обязательно нужен враг, внешний или внутренний. Иначе «мобилизовать» население окажется невозможно — на Восточный ли фронт или, скажем, в "битву за урожай". Это был первый в мире опыт, и противостоять ему Россия не смогла. Расшатанная «просветителями» христианская мораль не выдержала напора животных инстинктов.

Да ее к тому же давили, христианскую. Весной 19-го развернулась мощная антицерковная кампания. Прошла целая серия «разоблачительных» вскрытий святых мощей — на севере, в Тамбове, а 11 апреля были принародно вскрыты мощи св. Сергия Радонежского, дабы показать их «тленность». Этот кощунственный акт снимался на кинопленку. Непосредственное руководство осуществлял секретарь МК РКП (б) Загорский, тот самый, чье имя так долго потом носил Сергиев Посад. Он писал:

"По указанию В. И. Ленина как можно быстрее сделать фильм о вскрытии мощей Сергия Радонежского и показать его по всей Москве".

Что касается репрессивной машины, то зимой в связи с победами красных развернулась дискуссия о правах ВЧК. Даже в большевистской верхушке стали побаиваться этого всемогущего бесконтрольного органа. А тут как раз всплыло несколько дел о взяточничестве чекистов и чудовищных злоупотреблениях служебным положением. Ограничения функций ЧК требовали и конкуренты из других репрессивных организаций. Наркомат юстиции предлагал изъять у ЧК право на внесудебные расстрелы и сохранить ЧК лишь как следственные органы при ревтребуналах. Дзержинский, Петере и др. отчаянно защищались. Дзержинский говорил на Московской конференции РКП(б) 30.01.19:

"Крупную буржуазию мы победили. Оставшиеся враги окопались во многих наших советских учреждениях, саботируют и тормозят нашу работу. Борьбу с ними, с этими контрреволюционерами, можно поручить только ЧК, но не революционному трибуналу. Мы не отрицаем гласности, но мы против уничтожения ЧК, т. к. период чрезвычайных обстоятельств еще не прошел".

Ленин поддержал чекистов. В результате появилось компромиссное положение, сохраняющее все права ЧК при военном положении и передающее право расстрелов трибуналам в иных случаях. Практического применения положение не получило. Пока отрабатывались инструкции, обстановка опять изменилась и все пошло по-прежнему.

Наоборот, позиции Дзержинского стали усиливаться. В связи с переводом на Украину наркома внутренних дел Петровского Дзержинский с 30.03.19, кроме ЧК, концентрирует в своих руках власть НКВД — милицию, угрозыск, войска пограничной и железнодорожной охраны, войска ВОХР (внутренней охраны). Об их численности можно судить по тому, что имелись полки ВОХР, бригады, батареи, эскадроны — все для подавления внутренних рабоче-крестьянских выступлений. Территория республики делилась на 11 секторов, в каждом был свой штаб. А центральный штаб ВОХР приравнивался к штабу фронта, и руководил им Военный совет во главе с Дзержинским.

В качестве опоры большевикам настойчиво лезли и подставлялись… многократно битые ими друзья-соратники, эсеры с меньшевиками. Видя, что власть во всех областях, свергших коммунистов, ускользает от них, переходит к более умеренным кругам, они снова стали искать союза с большевиками. Объединяться с ними против общего врага — "белых генералов"! Ряд видных деятелей, Вольский, Святицкий и др., выступили с соответствующими декларациями. Образовали свой "комитет членов Учредительного Собрания" (разогнанного союзниками-большевиками), который выпустил воззвание "Ко всем гражданам Российской республики", призывая "трудовую демократию" к борьбе с "черносотенной реакцией областных правительств", к вооруженному выступлению против "героев контрреволюционных вожделений". Где-то в феврале меньшевики и часть эсеров заключили с коммунистами формальное перемирие. Большевистская сторона, правда, воспринимала перемирие своеобразно, т. е. односторонне, ничем себя не стесняя. Например, 25.03 ЦК РКП(б) поручил ВЧК "взять под наблюдение" правых эсеров, а 28.05 направил "на места" циркуляр об аресте меньшевистских и эсеровских деятелей. Но это же мелочи, правда? Социал-демократические партии продолжали слепо и настойчиво подставлять свои задницы в качестве союзников.

А что для большевиков оказалось особенно благоприятным — так это международное положение. Революции в Берлине, Венгрии, Баварии открывали реальные перспективы общеевропейского революционного пожара. Ленинский план по созданию к весне трехмиллионной армии выполнить, правда, не удалось. Но полуторамиллионная была. И на картах обозначилось новое направление главного удара — с Украины в Венгрию. А главная угроза власти коммунистов, которой они так боялись — угроза активного вмешательства мирового сообщества, — к весне 19-го совершенно рассеялась. Мало того, коммунисты даже стали получать моральную поддержку со стороны культурных европейских социалистов в их культурных европейских парламентах. Нет, они не были извергами, эти культурные социалисты. Они были просто политиками. И привыкли завоевывать популярность, голоса избирателей разоблачениями «буржуазных» происков. Как же они могли иначе в российском вопросе? Лозунги-то у большевиков были вроде правильными, передовыми и социалистическими. А ЧК, разруха, продразверстка, репрессии находились далеко. Слухи о том, что творится в России, разве могли быть чем-то, кроме буржуазных выдумок? Какой здравомыслящий человек мог поверить, что в передовой европейской стране, в цивилизованном XX веке массами истребляют интеллигенцию, грабят крестьянство, морят голодом собственные города? Сам размах большевистского варварства делал его для стороннего человека неправдоподобным, обрекал правду на роль грубой фальшивки, потому что сознание нормального человека было неспособно переварить эту правду и не посчитать ее ложью.