исполнили вой волчьей стаи. В зыбком таинственном предрассветном мире вой действительно не сулил ничего хорошего. С другой стороны пару раз выстрелили.

– Вот, теперь они по каждому шороху палить будут, а днем следы копыт увидят, начнут верить, что оружие не поможет.

– Лодку на руки – и в гору, Батько с Михайлом, следы подчистить и еще вот, – передал Батьке веревку, – вот две дровиняки притащили, жалко бросать было. Приспособишь?

– Це по-нашему, атаман. Все в хату.

– В щели ничего не осталось?

– Даже копоть с камней затерли, где кострище было, песком засыпали, следов птичьих начертали.

– Добре.

Побежал хлопцам помочь с лодкой. Можно было ее притопить, но так надежнее. Наверху нас ждала горячая уха, но перед едой и последующим отдыхом следовало помолиться. Поблагодарить Бога за успешное выполнение задуманного. Молитва – это не набор слов. Это как бы самая короткая дорога к Богу. Она позволяет не плутать, не отвлекаться. Подумать и сказать о самом главном, сверить свои действия с божьими заветами. Прочитав про себя пару молитв, я понял, что меня отвлекало. Сегодня я впервые убил голыми руками. А это оказалось совсем по-другому. Впервые я испытывал, нет, не жалость, скорее досаду, что случилось так, а не иначе, а может, и не досаду… Что-то было не так. Если б я перерезал этому осману горло и с ног до головы был залит его кровью – обмылся бы и забыл, а вот такая легкая, бескровная смерть сидела, как шип акации, в голове. Я спрашивал, можно ли мне жалеть иноверца, ведь он тоже творение Божие. Эх, с батюшкой поговорить бы. Батюшки это лучше знают.

17. Жизнь в прибрежном лагере. Мысли и планы

Утром полтора десятка османов на большой лодке вышли на веслах в озеро.

Походили возле густой части камышей, залпом пальнули куда-то. Потом направились к нашей стороне. Часть высадилась на берег. Дошли до косого креста, выставленного в воде Швырем из жердин конского загона. Быстро погрузились в лодку и с хорошей скоростью погребли до дома.

Пару дней беспокоить не будем, зато в следующий раз жестко побулгачим. Языка нужно добыть. Расспросить требуется. Не все пока понятно.

Утром прибежали с вестью, что в одну из ловушек кабанчик попался. Не секач, так, крупный подсвинок. В голове сразу сложился план. Рассказал хлопцам, посмеялись. Стали думать, кто пойдет.

– Пастухи, по вашей части работенка, и чтоб тихо.

Вызвался Горазд, Гриц, само собой. Рвался Сашко, но Гриц его осадил:

– С грузом бежать придется, а ты того, малость тонковат.

Димитрий с Михайло отпали.

– Вы, хлопцы, следов человечьих наделаете, Горазда-то мы в Батькины чуни обуем. Нельзя нам пока объявляться.

– Четвертым я пойду, – не отрываясь от пришивания новой заплатки на черкеску, отозвался Гамаюн. Не понравилось мне, как он это сказал, без задора.

Поймав момент, когда оказались вдвоем, спросил:

– Степ, ты чего?

– Скучаю я. Детей повидать хочу, жену. Сколько мы еще по чужбине хамылять будем.

– Казну добудем, и айда, здесь все равно оставаться нельзя, все турки нас искать будут.

– При любом результате уходить нужно. Добудем или нет. Пора домой. Да и не очень мы здесь вообще нужны. Единоверцы об освобождении страны, по-моему, меньше всего думают. Мы постараемся дать возможность по-настоящему войну вести, а там уже не с нас спрос.

– Давай об этом потом, нам свое отменно сделать нужно. А нужно нам вторую лодку забрать, и осторожней завтра, наверняка скрытые посты выставят. Я думаю, к береговой казарме с тыла нужно подползать.

– Так и сделаем. Ты, атаман, скажи, мы в спину по пуле не получим?

– Пока нет. А дальше во все стороны смотреть придется, у меня тоже им веры нет.

– Паскудно это, в жизни такого не было.

Неладно в отряде. Дело даже не в сербах, заскучали хлопцы. Посидеть бы у костерка, песни казачьи попеть, слезу вышибающие. Горилки по паре глотков выпить. Гопака сплясать, казачью лезгинку. Показать друг другу удаль и уменье казачье. Прочь тоска, с утра все как новые. Только здесь нельзя. Увлекутся хлопцы волшебством напевов, унесутся в родные степи, не заметят перемены ветра, выдадут нехристям наше присутствие – прощай красивая задумка. Тогда бесславно бежать, карабкаясь по незнакомым горам. Отстреливаясь, считать каждый патрон, терять друзей и выть на луну от досады на себя. Нет, не мог я рисковать удачей всего похода. Ночь, день переживем, следующей ночью повеселимся. Самое тяжелое Гамаюну поручу. Утром с Григорием мараковали о предстоящей вылазке. Договаривались о сигналах, две группы должны действовать согласованно, а расстояние с места высадки придется пройти разное. Ничего трудного не ожидалось. Нужно найти часовых, трупы загрузить в большую лодку, потом все утопить в море. Языка взять, на малой лодке привезти на наш берег. Тут подошел Горазд.

– Кабана в яме кормить?

– Хочешь, чтоб он тебя обделал, когда тащить будешь?

– А как ему пасть заткнуть, чтоб не верещал?

– Гриц покажет перед выходом, а как козла угомонить – знаешь?

– Привычные животины, разберусь.

– Смотри, какая картина. Подменить козла на хряка смешно, но не страшно. Нужно осквернить всю отару.

– Ты намекаешь…

– Нужно, Горазд.

– Вытащить внутренности через…

– Именно так, по исламским легендам, шайтан объявляет, что теперь это его овцы.

– Потом не отмоешься.

– Турецкое наденешь, в него завернешь все, что добудешь, – тут мы с Грицом не удержались, хихикнули, на Горазда смотреть было больно.

– Не журись, четник, большое дело сделаешь. – Тут опять не сдержали смеха от двух смыслов «большого дела».

– Не обижайся, зато представь, как туркам будет на одних овощах сидеть.

– Горазд, а ты Михайло с Димитро хорошо знаешь? – срочно перевел разговор, пока он в печали.

– Видел пару раз в харчевне.

– Что о них думаешь?

– Воины хорошие, сам видел, почему спрашиваешь?

– Задание хочу вам троим дать.

– А племянник Димитра? – поддержал Гриц. – Который пропал?

– Не знаю, только не племянник он, может, дальний родственник или односельчанин, но не племянник. На словах в бой рвался, а перед серьезным делом пропал, а Димитрий не побеспокоился, может, заранее знал.

– И что ты думаешь?

– Как вы называете, дисциплина? У нас ее нет. Мне дисциплина нравится, потому что в вашем чете она для победы и сохранения наших жизней. Я ходил с русскими офицерами. Они смелые. Им все равно, убьют их или нет, а дисциплина у них ради дисциплины.

– Просто они привыкли к большим битвам, а там целым полкам, это тысяча четов, суждено погибнуть, чтоб не погибло войско. Без дисциплины людей не заставишь молча умирать.

– Мы, сербы, не хотим умирать молча.

– Тогда