— Слово чести и прочее дерьмо, — повторил он, но в сказанном проявился легчайший французский акцент и это, как ничто другое, говорило, насколько он был расстроен. Его акцент проявлялся, только в тех случаях, когда Жан-Клод того желал или был эмоционально нестабилен.

Я посмотрела на все еще стоящего у кровати Ашера:

— И ты тоже, блондинчик.

— Как вы мне с Жан-Клодом скажете, так я и сделаю. Я и так уже достаточно наломал дров своим ребяческим поведением.

— Как бы я хотела, чтобы это действительно было так, — проговорила я.

Он посмотрел на меня, окатив бледно-голубым взглядом через кружева золотых волос:

— Я совершенно серьезен.

Я вздохнула:

— Неужели?

— Oui, — ответил он.

— Ты чувствуешь вину, но все, что ты кричал нам ранее было всерьез, и ты действительно намеревался причинить мне боль, чтобы никто не смог получить от меня удовольствия определенным образом.

— Ты можешь так и не простить меня? — спросил он.

Я отмахнулась:

— Спроси меня попозже, а пока что я собираюсь нарушить одно правило, которое может стоить мне жетона. Среди властей есть люди, которые хотели бы избавиться от меня за то, что я с вами сплю, это уже достаточный повод, но если рванет одна из этих пропавших бомб и от нее пострадает кто-то из дорогих мне людей, мне уже не будет дела до моей работы. — Еще несколько минут я размышляла над этим, но любовь я все же ценила выше значка, а это означало, что Ларри и все прочие, кто считал, что секс с монстрами разделяет мою лояльность, были в определенной мере правы. Они были правы, потому что я позвонила Клодии и сказала ей передать нашей охране во всех зданиях, искать эти чертовы штуковины. Был шанс, что наши охранники сохранят это в тайне, прослушивающие устройства они искали каждый день. А значит, что могут случайно обнаружить и бомбы, пока ищут жучки. На самом деле, они, скорее всего бы уже их нашли, если бы те были там. Но я не особо блистала познаниями о взрывчатке. Я понятия не имела, могли они проглядеть эти бомбы, пока искали жучки или нет, но сто процентной уверенности, что они ничего не пропустили — у меня не было.

Да, я со слишком многими встречаюсь, но так же и забочусь о них. Да, на меня порой слишком много наваливалось, но также я была счастливее, чем когда-либо в жизни и не хотела это терять. Я никого не хотела терять из тех, кого люблю. Если это, в итоге, приведет к потере коповского значка, то так тому и быть.

Была ли я Маршалом или все же человеком-слугой Жан-Клода? Была ли я Маршалом или все же Нимир-Ра для Мики? Была ли я офицером полиции или все же подружкой Натаниэля? Была ли я офицером или все же Мастером Никки? Была ли копом или все же новым Мастером Тигров — Сина, Дева, Джейд, Итана и Криспина и… смогу ли я продолжать оставаться копом и быть всем остальным?

Сидя на краю кровати, я впервые в жизни подумала, что ответ может быть отрицательный.

Бомб мы не нашли. Благодаря веркрысам и нескольким экс военным из числа вергиен и верлеопардов у нас были отлично знающие это дело люди. Я вполне доверяла нашим в поиске, если там вообще было что искать. Я получила официальное разрешение от Дольфа примерно через три часа после звонка Брайса. Трех часов могло у нас и не быть.

Дольф закончил разговор:

— Прости, Анита.

— Ты о чем? — не поняла я.

— О том, что некоторые люди больше заинтересованы в исходе дела, чем в безопасности остальных. Некоторые из этих парней относятся к сверхъестественным видам с таким же предубеждением, с каким и я пару лет назад.

Такое признание от него многого стоило.

— Спасибо, Дольф, для меня действительно очень важно услышать это от тебя.

— Не знаю, почему все так помешаны на сверхъестественном, но одно знаю точно — мой сын по-прежнему счастлив и я никогда еще не видел тебя счастливее, чем сейчас. Жена говорит, что любовь недоступна для понимания, если бы она имела смысл, это была бы уже не любовь.

— Звучит нелогично и очень правдиво, — сказала я.

— Нелогично и правдиво — это так похоже на любовь, — ответил Дольф и повесил трубку.

К тому времени, как я узнала, что все в безопасности и в ходе поисков не обнаружено никаких бомб, наступал рассвет и дневные часы. Я почувствовала, как умер Жан-Клод, и знала, что Ашер умер перед ним, потому что не обладал такой силой, чтобы продержаться так же долго, как Жан-Клод. Им было лучше под землей и, как обычно, перед восходом солнца, все вампиры отправились вниз. Я чувствовала, как Жан-Клод обернулся вокруг другого мужчины и знала, что найду их в постели. Мне не нравиться спать с вампирами, которые днем холодны, поэтому решила лечь в кровать с Микой и Натаниэлем в нашей комнате, и, возможно, с Сином, если он там, а не на больничной койке.

Мы с Клодией отправились в средоточие самого Цирка. Дело близилось к рассвету, поэтому все уже было закрыто. Одной из причин, затрудняющих поиск в этой секции, являлись наглухо закрытые перегородки. За которыми располагались обычные игровые с полагающимися призами, но свисающие с навесов крыш чучела: летучие мыши, черные коты, Франкенштейны и странные египетские мумии, сквозь бинты которых просвечивала мертвенно-бледная кожа, скорее смешили нежели приводили в ужас. В некоторых шатрах было и пострашнее: фальшивые сморщенные головы на пиках, глазные яблоки монстра в пластмассовых банках и еще стенд, где на вас наносят фальшивые шрамы и раны. Я чувствовала сладковатый аромат сахарной ваты, корицы из стенда с ушами слона и когтями медведя, переименованными в «уши монстра» и «когти оборотня», и испеченных пирогов, которые должны были пахнуть так же, как на кухне у бабушки, но никогда так не пахли.

Мне нравилось гулять по Цирку после закрытия. Думаю, все из-за маленькой, живущей во мне девочки, задающейся вопросом, что же происходит, когда ярмарка закрывается. Теперь я знала, что это обычная работа. Все убирают, готовят к следующему дню и закрывают, но когда ты маленький, карнавал — это волшебный, таинственный мир, который позволено посетить только тебе. Было время, когда я стояла посреди всего этого и мне все казалось зловещим. Сейчас же все казалось домашним. Если я и проходила здесь, то это, как правило, после закрытия и я направлялась прямиком в постель, домой.

Зазвонил телефон Клодии, и она отошла немного в сторонку, чтобы принять звонок. Я предоставила ей уединение. Веркрысы были нашими основными охранниками в городе, но и за пределами города у них были свои дела, и политика здесь предполагала «не спрашивай — не будешь вынуждена говорить полиции». У меня был значок, и мне не нужно было знать подробностей их наемной работы.

Она вернулась ко мне с непонятным выражением на лице, которое я не смогла прочесть, но оно точно не обещало ничего хорошего.

— Что случилось? — спросила я.

— Мефистофель сидит у стены в гостиной и рыдает, — сказала она.