Необходимо отметить, что рвота — не тот способ оставаться стройной, который можно кому-то посоветовать. Диета и гимнастика — вот самый лучший путь. Конечно, куда проще сунуть два пальца в рот, но ни диета, ни гимнастика, в отличие от извергнутой из желудка кислоты, не портят ваши зубы. Возможно, именно поэтому у сексапильных моделей прошлого чаще увидишь грудную кость, нежели нечто, отдаленно напоминающее улыбку. Прежде, когда принадлежность породе вампиров была моей тайной, мне нравилось думать, что фотомодели никогда не улыбаются потому, что разделяют со мной этот секрет. Именно поэтому они смотрели на мир так, словно собирались проглотить его целиком; именно поэтому они прилагали столько усилий, чтобы прятать свои клыки. Но когда на плакатах появилась Фарра Фосетт со своей лошадиной улыбкой, я начал вербовать для своих целей всех симпатичных девочек, которых только мог найти.

В настоящий момент я смотрю в ничего не выражающие глаза одного из лучших моих неофитов, сидящего по другую сторону кухонного стола на кухне моего дома-не-дома. Я сжимаю в ладонях теплую чашку с кровью, она тоже. На нас белые купальные халаты, покрытые налитыми кровью воловьими глазами и засохшими брызгами, которые можно принять за перфорацию, а наши раны только начинают подживать.

— Так это на самом деле… — начинаю я.

Или продолжаю. Мы уже начали эту беседу — и продолжаем ее в настоящий момент.

— Да, — говорит Роз. — Именно так.

— Ты не дослушала.

— Нет надобности, — отвечает она. — Ты собирался спросить, действительно ли это так скверно — то, что Исузу этим занимается. Настолько плохо, что нам придется вынести смерть за скобки.

— Ладно…

— И мой ответ — по-прежнему «да».

— Но почему? Я имею в виду… я знаю насчет зубов. Они просто выпадут, когда начнут прорезаться клыки.

Роз указывает на свой лоб.

— Вот, — говорит она, — та часть, которая не изменяется.

До меня не доходит. О чем ей и сообщаю.

— Рвота — это просто симптом кое-каких бредовых идей, — объясняет Роз. — А вот что лежит прямо на поверхности: ты недостаточно хорош. И твое тело тоже.

Я некоторое время перевариваю эту мысль.

— О'кей, — говорю я. — То есть, ты немного завышаешь планку. Может быть, некоторое отсутствие реализма, но, в конце концов…

— В конце концов, либо вам приходят на помощь, либо вы умираете, — заканчивает Роз. — У меня был друг, который…

И ни с того ни с сего мне становится ясно, что никакого друга нет. Точно так же, ни с того ни с сего, мне становится ясно, почему Роз притворилась, что забыла это слово — буль-как-его-там.

— …это уже другой друг, который пах как конфета? — заканчиваю я, произнося то, что кажется мне очевидным.

Роз моргает, ее глаза говорят: «не спрашивают, не говори». Ее плечи поникают, вздрагивают.

— Да, — произносит она. Вздыхает. Склоняется над своей чашкой крови и смотрит на свое отражение, которое глядит оттуда. — Нравится тебе меня подкалывать, верно?

Исузу в ванной. Снова. Все еще. Она не знает, что я подпилил задвижку шпингалета, так что стержень, который со стороны кажется твердым, на самом деле держится на честном слове. Она не знает, что весь мир ждет ее за дверью — я, Роз, Твит. Все притаились, готовые броситься вперед, вмешаться, спасти ее, сорвав с крючка, на котором она висит.

Именно Роз стоит, прижав ухо к двери и, подняв палец, делает нам знак выжидать. Она ждет звука открывающегося крана, так как предполагается, что Исузу прибегнет именно к этому способу сокрытия улик. Правила пользования туалетом не изменились с тех пор, как я привел Исузу к себе домой: после наступления темноты ничего не смывать. Это не проблема: Исузу единственная, кто пользуется этими вещами и всегда убеждается в том, что крышка опущена, а окно открыто ровно на щелочку. Но Роз говорит, что только такой разява, как я, мог не заметить, что туалет постоянно наполняется блевотиной. И вот мы сидим на корточках, напряженно прислушиваясь, чтобы уловить звук, с которым новая порция извергнутой пищи устремится в водосток.

Исузу не мурлычет, не поет. Она никогда этого не делала. Если бы не случайный скрип открывающейся дверцы шкафчика и щелчок бутылки о фаянс, вы едва ли догадаетесь, что в ванной кто-то есть. А потом… Писк. Шум.

Роз опускает палец, я дергаю дверь, которую уже не держит разлетевшийся пополам шпингалет…

И вот моя маленькая девочка стоит, склонившаяся над раковиной, палец находится на полпути в ее горло и ищет волшебную Кнопку сброса. Потом она оборачивается и видит нас: мы все столпились во внезапно открывшемся дверном проеме — и ждем. И тогда… может быть, дело в том, что Исузу потрясена этим зрелищем, я не знаю, — но ее начинает рвать прямо на пол. Это устремляется через импровизированную решетку ее пальцев, заливает весь пол — истинный рог изобилия экзотических пищевых продуктов, которые, должно быть, стоили целое маленькое состояние. Но… чье? Как?

Все это вопросы чисто риторические. К сожалению. К сожалению, я узнаю все, что должен узнать, в течение тех секунд, которые созерцаю Исузу. Она не ожидала, что мы вломимся, и когда мы это сделали, на ней не было ничего. Думаю, она разделась, чтобы исследовать свое отражение в зеркале — чтобы оценить свой вес без одежды. Она раздета, и я вижу все, но самое главное — я вижу ее ноги. Ее бедра. И созвездие шрамчиков, которые испещряют их: исключительно парные, одна точка всегда привязана к другой пунктирной скобкой, похожей на голодную усмешку.

Моя маленькая Исузу, моя маленькая жуй-и-блюй… Очевидно, у нее были друзья-вампиры, о которых ни я, ни Роз, ни Твит ничего не знали. Да. Именно «друзья».

Или клиенты. Которые щиплют помаленечку. Дилетанты. Взимающие плату за каждый отсос. Они не высосали ее досуха. Они не обратили ее. Они пробовали — мило, вежливо и куда более сдержанно, чем мне представлялось возможным. Я слышал о таких вещах — таких практиках, — но не верил в их существование. Это было как-то не по-американски. Некая необъяснимая азиатская причуда — наверно, вроде караоке или рыбы, которой можно отравиться насмерть, если повар чуточку ошибся, когда ее готовил. Нечто имеющее отношение к философии того, как ее есть.

Хорошо, я допускаю, что множество вампиров обладает способностью к самоконтролю, в которой я им отказываю, и таких вампиров куда больше, чем я думал. Не считая меня самого, конечно — или двух других трезвенников, стоящих рядом со мной и готовых разобраться с еще одним кризисом, помимо того, с которым я только что столкнулся.

Между прочим, Твит и Роз не обратили внимания на бедра Исузу. Пока. Их внимание поглощено полупережеванной ностальгией, которая только что брызнула им на ноги.

— Так это…?

— Боже мой, я не должна была…

— Черт подери, где тебя…

— Когда я была ребенком — я имею в виду настоящим — из этого делали…