— Ну и как «выход»? — осведомляюсь я. — Куда выходили? Это и есть все, на что вы надеялись, о чем мечтали?

Из доброй дюжины возможных вариантов я выбрал именно эти слова.

Все три мгновенно прекращают смеяться, смотрят на меня, потом замечают, что моя физиономия подергивается от злости, и снова хохочут.

— Марти, — произносит Роз, — если бы ты только там был…

— Я там был, — отвечаю я и вижу, что застал их врасплох.

Похоже, они заранее договорились, о чем будут врать, и уже приготовились толкнуть мне свою байку.

— Я и еще несколько миллионов человек, — добавляю я и сую Роз пленку с записью репортажа. — Им только дай повод. Уверен, какой-нибудь из каналов покажет повторение. Они уже всю ночь это крутят.

Исузу и Твит смотрят на кассету в руках Роз, словно это револьвер, заряженный для русской рулетки, и сейчас как раз их очередь.

— Пока до ток-шоу дело не дошло, — продолжаю я. — Думаю, завтра ночью начнется.

Я как раз собираюсь сказать какую-нибудь особенную гадость, когда замечаю, что на лице Исузу появляется выражение отрешенности. Лишь миг назад, она смеялась, ее пьянил адреналин, наполнивший ее кровь, когда смерть сначала накатила на нее, как прибой, а потом отползла. Смеялась потому, что другие тоже смеялись, потому что иногда смех оправдывает сам себя, и вы просто не можете остановиться, пока не остановитесь сами.

И потом делаете то, чего делать не должны. Вы оглядываетесь и видите то, что с вами едва не произошло. В этот момент запасы вашего адреналина уже иссякли. И вот вы почти полностью иссушены, в вас не осталось ничего, кроме этих ясных слез, которые внезапно начинают сочиться с таких глубин, что от рыданий у вас перехватывает дух. И вы сглатываете только для того, чтобы вздохнуть, и ваше «извини меня» — это что-то маленькое и полузадушенное, почти мертвое к моменту своего появления.

Я смотрю, как Твит смотрит на Роз, а Роз смотрит на Твит. Обе смотрят на свои руки. На свои ноги. Каждая понемногу сглатывает.

Я больше ничего не говорю. Наверно, еще более подло — ничего больше не говорить. Вот я и не говорю. В конце концов, это позволяет лучше слышать Исузу. Просто на случай, если кто-нибудь из нас прослушал.

На тот случай, если кто-нибудь из нас думал, смеясь, что это была хорошая идея.

— Дайте срок.

Это посоветует вам любой вампир. Подобную беседу ведут, чтобы сказать самому себе, что это просто пустой треп. В конце концов, что есть время для вампира? Мы сделаны из особого теста. И у нас больше ничего нет. Черт, если бы время действительно было деньгами, мы все были бы богаты.

— Дайте срок… Дайте мне передохнуть!

Не то, чтобы этого не случается, хотя бы время от времени. Возьмите всю эту заморочку с участием нас троих — моим, Роз и Твит. Думаю, вы не ошибетесь, если скажете, что я слегка разозлился на них, когда они чуть не убили Исузу у меня на глазах — я наблюдал за этим по национальному телевидению. Думаю, вы не ошибетесь, если скажете, что прошло совсем немного времени, прежде чем я стал… не знаю, как выразиться… эмоционально радиоактивным. Они знали это. Они пошли на это. Они установили дистанцию.

Они — мы — дали срок.

В итоге я снова стал помогать отцу Джеку выгуливать его пса — его нового пса, Иуду Второго. А может быть, Третьего? Двусмысленности этой ситуации был посвящен наш первый спор. Это походило на поездку на велосипеде.

А Исузу вернулась к постоянному ношению пижамы, «Дневнику Анны Франк» и подсчету пыльных катышков у себя под кроватью. Она бродит по квартире с таким видом, словно каждая нога у нее весит тонну, и обзавелась привычкой пожимать плечами.

— Чем занимаешься?

Она пожимает плечами.

— Хочешь перекусить?

Пожимает плечами.

Вдобавок появился еще один симптом, которого я не замечал прежде, когда я был занят свиданиями с Роз. У Исузу, похоже, начало развиваться раздвоение личности. Каждый месяц в течение нескольких дней на вопросы, которые обычно гарантировали пожимание плечами, следует ответ «Отвали, на хрен».

Постепенно я начал видеть это чуть-не-убийство в другом свете. Как вы, наверно, и подумали, Роз и Твит сделали чрезвычайно полезную штуку. Они до полусмерти напугали мою маленькую фабрику дерьма. И сделав это, привели мое измученное сознание в состояние равновесия, только на новом уровне.

Помните ночь, когда я пришел домой и обнаружил, что Исузу исчезла? С тех пор я стал очень подозрительным, воображая то, чего не знал, и задаваясь вопросом, какие улики мог пропустить. Во время свиданий с Роз я определенно испытывал напряжение, поскольку снова стал подслушивать. Правда, не постоянно.

Но примерно раз в час я должен был слушать. Следить. Отмечать.

— Я слышала, что если хватать мобильник мокрыми руками, тебя может убить током, — заметила как-то вечером Роз, выходя из душа, чтобы застать меня с телефоном, прижатым к уху.

— А?

— Не бери в голову…

Идея производственной практики принадлежала Роз. Думаю, отчасти причиной тому была необходимость убежать от меня и моей паранойи.

Но теперь для каждого из нас стало очевидно, что Исузу нельзя оставлять одну в квартире. Никогда. Она была смертной, она стала известной. Все вампиры мира искали ее. Маленькая девочка, которую я воспитывал, была отнюдь не глупа. Твит могла переехать к нам и взять на себя роль сиделки, а я — вернуться к тому, чтобы обеспечивать Роз необходимыми порциями внимания. И наоборот.

Итак, однажды ночью я заглянул в «Тиззи».

— Эй, — говорит Роз. — Что стряслось?

— Ничего, — отвечаю я.

— Ты хочешь…

— Да.

А следующей ночью я отправляюсь в дом приходского священника.

— Вы снова счастливы? — спрашивает отец Джек.

— Ага.

— Тогда проваливайте.

Таким образом, в течение следующих нескольких лет я был вполне счастлив. У меня была дочь-подросток, запертая в собственном доме, но не по моей вине. У меня была подружка, которая любила меня, хотя я не всегда помню, что надо делать сначала — заправлять рубашку или застегивать ремень. И у меня была приходящая няня, которая работала бесплатно. Что это — слепая удача или вопрос времени? Я был уверен, что наконец-то обнаружил лучший из возможных миров.

Да… Верно…

— У твоего маленького Солдата возникла проблема, — говорит Роз, и хотя это поражает меня, как открытие тысячелетия, я чувствую облегчение, что для меня несколько ново.

— Всего одна? — уточняю я. — Это прогресс.

— Зато новая, — отвечает Роз. — В дополнение ко всем прежним. Ты единственный, кто ничего не замечает.