Все три команды Вашингтона стали национальными чемпионами в Поукипси. Изумительная победа основного состава, который обошел в тот день все лодки на дистанции, была исторической по своей невероятности и драматичности. В пресс-центре на железнодорожном вокзале Поукипси национальные репортеры сели за свои печатные машинки и начали описывать свои впечатления. Роберт Келли из «Нью-Йорк таймс» назвал гонку «самой высшей точкой в истории Поукипси». Герберт Аллан из «Нью-Йорк пост» назвал ее «зрелищной и беспрецедентной». Джордж Берчард из «Ворлд-Телеграм» нашел более оригинальную фразу: «Эта гонка показала значимость психологии, крепких нервов и знания гребных основ. Голова Мока оказалась лучшим веслом в вашингтонской команде». Роял Броухэм тяжело и долго размышлял о том, как охарактеризовать то, что выкинул Бобби Мок. Наконец он постановил: «Это было невероятно хладнокровно».

Эл Албриксон спустился к воде и в своем катере последовал за парнями назад, в эллинг. Пока ребята плыли вверх по течению в теплой летней темноте, Албриксон наблюдал, как они толкают лодку – безошибочно, с исключительным изяществом и точностью, которая быстро становилась для них нормой. Он схватил мегафон и закричал, перекрикивая влажное урчание катерного мотора:

– Вот теперь правильно! Почему вы не гребли так же на гонке?

Парни переглянулись, нервно усмехаясь. Никто не понимал, шутит он или нет.

Он шутил, но у этого комментария была цель. Чтобы достигнуть поставленной задачи, Албриксону нужно было выиграть у Эбрайта еще один раз. Менее чем через две недели у них снова будет двойная гонка – пара двухкилометровых спринтов, за право представлять США в Берлине. На одной из этих гонок Калифорния будет соревноваться на соседней с ними дорожке, и тогда у Эбрайта будет последний шанс наконец обойти их и поехать в Германию. Албриксон не хотел, чтобы парни снова зазнавались. Несмотря на то что он был очень вдохновлен результатом, он был не слишком рад тому, что Мок нарушил субординацию. В любом случае ему нужно было напомнить, кто здесь главный.

Но несмотря на то что его прозвали Суровым Датчанином, Албриксону все же пришлось сказать что-то соответствующее случаю. Когда ребята добрались до лодочной станции, то обнаружили сотни воодушевленных болельщиков, из которых некоторые пытались занять места на шаткой пристани, некоторые топтались вокруг здания, все кричали и хлопали в ладоши. Парни выбрались из лодки и выбросили Бобби в Гудзон на радость зрителям. Потом, после того как его вытащили из воды, ребята встали в строй, пробили себе дорогу в эллинг и захлопнули за собой двери, впустив только нескольких репортеров из Сиэтла. Албриксон взобрался на скамейку, и парни, сжимая футболки, которые они собрали у проигравших команд, расселись на полу вокруг него. «Сегодня вы все сотворили историю: и первокурсники, и запасной состав, и университетская сборная, и рулевые. Я горжусь вами. И каждый сын и дочь Вашингтона вами гордится… Никогда еще в истории не было команды, которая показала бы такое величие и волю к победе самой желанной регалии в этой стране, как наш основной состав. Могу лишь сказать, что я очень горд и счастлив». Он сделал паузу, оглядел комнату и заключил: «Я не думаю, что когда-нибудь увижу более захватывающую гонку». Потом он спустился вниз. Никто не кричал. Никто не встал и не хлопал в ладоши. Все просто сидели, тихо впитывая прелесть этого момента. Ветреной ночью в январе 1935 года, когда Албриксон впервые начал в открытую говорить о поездке на Олимпийские игры, все стояли и аплодировали. Но тогда это казалось просто мечтой. Теперь они находились в одном шаге до воплощения ее в реальность. Радоваться и веселиться теперь было опасно.

«Вот уже четыре года подряд грубые пришельцы с Дальнего Запада доминируют на Гудзоне», – выдал Джо Уильямс из «Нью-Йорк Ворлд-Телеграм» на следующий день после гонок в Поукипси. «Регата потеряла всю ее первоначальную форму и смысл. Она больше не является восточным событием… В этой регате должны побеждать только восточные команды… а вчера Вашингтон забрал с Гудзона все награды. Горожане с облегчением вздохнули, когда приезжие болельщики наконец покинули мосты и огромные паромы Поукипси». Уильямс продолжил воззванием к президенту Рузвельту сделать что-нибудь с этой «очень неприятной ситуацией».

Может быть, он писал и в насмешливом тоне, но суть заметки Уильямса не была шуткой для тысяч болельщиков восточных команд – их университеты, казалось, не выдерживали конкуренции в регате, которую сами и создали, чтобы испытывать и демонстрировать свои собственные силы в гребле. Но не только восточные спортивные корреспонденты и болельщики оказались перед лицом новой реальности после регаты 1936 года. Кай Эбрайт точно знал, что произошло на гонке основных составов, и он был достаточно умен и дипломатичен, чтобы сразу признать поражение. Собирая вещи и своих парней для путешествия в Принстон на олимпийские отборочные соревнования, где у него будет еще один шанс победить Вашингтон, он указал на Джо и членов его команды и сказал: «Это лучшая команда в Америке. Это лодка, которая должна ехать в Берлин, и всему остальному миру придется сотворить чудо, чтобы победить их на Олимпийских играх». Это заявление не было обычной их с Албриксоном игрой, в которой каждый пытается уменьшить значение своей лодки. Эбрайт по-настоящему сдался, и теперь нужно было снизить ожидания Беркли от него. Он поедет в Принстон и будет сражаться за право выступать на Олимпийских играх, но когда Бобби Моку удалось одержать эту холодную, расчетливую и очень внезапную победу, Эбрайт тут же понял, насколько это деморализовало его собственную команду. Неторопливость Вашингтона в той гонке казалась частично вызовом, частично наглостью, но в основном это было предупреждение. Мок с равным успехом мог в той гонке поднять над бортом лодки флаг с надписью: «Не испытывайте мое терпение!» и фигуру свернутой спиралью гремучей змеи.

Первого июля, после недели тренировок и отдыха в Поукипси, парни собрали вещи, погрузили «Хаски Клиппер» в багажный вагон и направились на отборочные туры в команду США для Олимпиады 1936 года. К шести часам вечера они прибыли в Принстон и вступили в мир Лиги Плюща, мир статуса и традиций, утонченного вкуса и безгласных предрассудков относительно социальных классов, мир, унаследованный детьми банкиров, адвокатов и сенаторов. Для парней, которые были детьми рабочего класса, это была неизведанная, но интригующая земля.

Они заехали в величественную гостиницу «Принстон Инн», расположенную на краю ухоженных и коротко подстриженных лугов гольф-клуба Спрингдейл, в здании, которое заставляло даже президентский дом в Гайд-Парке выглядеть немного тесным и обветшалым. Из своих комнат парни наблюдали, как выпускники Принстона прогуливаются по полю для гольфа в бриджах-никербокерах, высоких гольфах и тряпичных кепках. Мальчишки исследовали озеро Карнеги и заглянули в эллинг Принстона, чтобы осмотреть оборудование и условия. Это было большое каменное сооружение, дополненное готическими арками над входами в отсеки для лодок, гораздо более элегантное, чем деревянные обшитые дранкой дома, где большинство из них провели свое детство. Этот эллинг разительно отличался от их старого авиационного ангара; он больше был похож на новую библиотеку Сузалло в Сиэтле. Даже само озеро Карнеги было эмблемой богатства и привилегий. До начала двадцатого века команды Принстона тренировались на канале Делавэр энд Раритан, который протекал вдоль южной стороны университетского городка. Юноши из Принстона, однако, находили неудобным грести вдоль барж с углем и развлекательных судов, которые также активно пользовались каналом, так что они попросили Эндрю Карнеги сделать для них отдельное озеро. Примерно за сотню тысяч долларов – а это где-то два с половиной миллиона долларов нынешних денег – Карнеги выкупил всю землю вдоль четырехкилометрового отрезка реки Милстон, построил на ней дамбу и создал первоклассную дистанцию для гребли – неглубокую, прямую, защищенную от ветра, приятную на вид, свободную от барж с углем.