Он нырнул под кулак и нанес Чуеславу удар под дых. Хотя что у Хортима были за пальцы — тонкокостные, длинные, еще хранившие отпечаток былой холености. Сколько ни стирай об весла — не исправишь. Такими руками бы не соперника молотить, а сжимать золотой княжеский жезл, но эти мысли были пустыми и ненужными: Чуеслав едва не поймал Хортима в захват. Тот выскользнул чудом и покачнулся, будто подрубленное дерево.

«Неправильно делаешь», — одернул себя Хортим. Переступил босыми ногами, вскинул раскрасневшееся лицо и выдохнул в морозное небо. Смоляные пряди мазнули по блестящей спине. Скоростью он не возьмет — Чуеслав ловчее. На следующий раз поймает, развернет его одним резким ударом в плечо и перехватит у горла так, что Хортим уткнется в сгиб его локтя породистым горбатым носом. Про силу и говорить нечего — оставалась только сообразительность, но что тут придумаешь?

Чуеслав немного согнул ноги в коленях, приготавливаясь к удару; Хортим сделал то же самое, но перед этим оглянулся — он успел увидеть нескольких воинов из Сокольей дюжины, расположившихся на левом краю мостка. Рассмотрел Фасольда, сидевшего на крыльце напротив, а за ним, у самого входа в дружинный дом, — круглолицую рыжую девушку, одетую в лисий полушубок. Рынка, сестра князя Чуеслава, прижимала к груди тяжелый кувшин и пыталась сдуть прядь, выскочившую из сложенных на темени кос. Рынка глядела на Хортима во все глаза. «Нашла кем любоваться, девица», — мысленно хмыкнул тот. Вокруг него — десятки молодых воинов, статных и умелых, не изуродованных ожогами.

А потом Хортим посмотрел на тучи, пятнавшие холодное голубое небо, — солнце спряталось. Нельзя было вывернуться так, чтобы Чуеслава ослепили яркие лучи. Значит, нужно по-другому…

Удар выбил из Хортима воздух, а крепкие руки потянули его за бока, норовя перевернуть и швырнуть наземь. Вот тебе твои знания и рассудительность, Хортим Горбович: если не выстоял в дружеском бою, как выстоишь в настоящем, если рядом не окажется Сокольей дюжины?.. Единственное, что он успел, — предугадать, как именно Чуеслав захочет его схватить. И подался навстречу: сам перехватил Чуеслава за шею, пригнул к земле тяжестью собственного тела.

Оба кубарем полетели на липовый мосток, и первым на лопатки рухнул Чуеслав — Хортим, едва не свернув шею, распластался рядом. Из горла Чуеслава сначала вырвался свист, потом — ухающий смех. Хортим был бы рад засмеяться в ответ, но от натуги во рту стало солоно: не хуже, чем у Вигге, кашляющего кровью.

— Добро, Горбович. — Чуеслав, не прекращая смеяться, поднялся, оперевшись рукой о мосток. И подал ладонь Хортиму — вставая, тот неуверенно улыбнулся. — Достаточно.

Хортима усадили на крыльцо рядом с Фасольдом — кто-то, кажется, Арха, накинул ему шубу на голые, липкие от пота плечи. Рынка, протиснувшись меж воинов, подала ему кувшин с водой, и Хортим пил так жадно, будто неделю шел по сухой степи. Поперхнулся, закашлялся и, отняв губы от горлышка, судорожно утер подбородок.

— Ну, давай-давай. — Фасольд грозно свел брови, хотя тут же улыбнулся и похлопал Хортима по спине. — Еще надорвись и сляг.

— Не слягу. — Хортим отдал кувшин и рассеянно поблагодарил девушку, высматривая краем глаза, как ее брат. Чуеслав держался молодцом: набирал полные пригоршни снега и растирал напряженное тело — Хортим же кутался в шубу. Порой ему сильно не хватало гуратского тепла.

Арха сполз на ступень рядом. Солнце, на мгновение просочившееся сквозь тучи, осветило его лицо — точеное и серовато-прозрачное, с алой дымкой подкожных сосудов.

— Девица, а девица, — весело сказал он Рынке, — ты гляди осторожнее, а то просмотришь в моем князе дырку — будут новые ожоги.

— Твоему князю хуже уже не станет. — Хортим устало опустил веки, а Рынка зарделась и дернулась, будто ее саму обожгло.

Фасольд хохотнул, поглаживая седой ус костяшкой пальца. Чуеслав обернулся — от снега его кожа стала еще краснее.

— Дело говоришь, воин. — Он вскинул бровь. — Эй, Рынка, а мне воды не полагается? Я, конечно, не Горбович, но все же брат тебе. — На озерную княжну было жалко смотреть: кровь отхлынула от ее алого лица, и Рынка побелела. Тогда Чуеслав смягчился. — Ну, полно, сестра, мы же шутим.

Хортим приоткрыл правый, начавший заплывать глаз и укоризненно заметил, что порой Чуеслав чересчур строг, — так ему стало жаль эту девицу, нелепо и смущенно замершую среди воинов. Рынка втянула голову и ничего не ответила брату. Только поставила кувшин у ног и поспешно скрылась в дружинном доме, словно боялась, что смех ратников ударит ей в спину.

— Ну вот, — вздохнул Чуеслав. Кто-то из его друзей подал ему рубаху и дубленку: князь одевался, то и дело похрустывая костяшками пальцев. — Можешь сказать, что я жесток, Хортим Горбович. Но она моя сестра — мне за ней и следить.

— Твое право, — признал Хортим, поудобнее устраиваясь на ступенях. Шуба приятно грела тело. — Я-то, может, со своей сестрой всю жизнь не слишком ладил. И никогда не думал ее оберегать — а что я делаю сейчас?

Я пытаюсь ее спасти.

— Эй, отшельник, — свистнул Арха. Крикнул ни с того ни с сего: Вигге держался обособленно — сидел на том же крыльце, только низко, у самого мостка. И, казалось, думал о своем, глядя на других воинов, сходящихся в кулачном бою. — Отшельник, поди сюда.

Вигге медленно обернулся и столь же медленно выпрямился во весь рост. Поднялся по ступеням, оказавшись напротив Хортима и присоединившегося к нему Чуеслава. Посмотрел на князей сверху вниз холодными глазами — так спокойно, будто не его только что подзывали, словно пса.

— Послушай, отшельник, — начал Арха с любопытством, — мы тут говорили о сестре Чуеслава Вышатича, за которую он радеет, — это ведь его семья. А моя семья — дружина моего князя, когда семья Хортима Горбовича — это мы. И вот что я думаю, отшельник: как же ты прожил так много лет совсем один? Если не считать женщину, которую ты, кажется, совсем не любишь.

— Кого я люблю или не люблю, — хрипло ответил Вигге, — то не твое дело. Будь ты хоть правая рука своего князя, а будь хоть сам князь.

— Справедливо, — согласился Хортим. — Арха, ты чего лезешь?

— Прости, княже. — Тот склонил голову так, будто каялся. — Да только мы этого человека взяли к себе на борт. Делились с ним пищей, везли до Девятиозерного города — и что мы о нем узнали? Ничего.

— А тебе, я смотрю, больно любопытно. — Вигге не менялся в лице.

— Страх как любопытно, отшельник. — Арха улыбнулся, показывая бесцветные клыки.

Тут вмешался Фасольд — подбоченился, отвел взгляд от воинов, мерившихся силой на мостке. Слегка согнул затекающие ноги и сказал:

— Арха, может, и лезет куда не нужно, но говорит здраво. Ты ходил с нами на одном корабле, Вигге, а мы до сих пор не знаем, кто ты таков.

— Так спрашивай, — бросил тот, устраиваясь на одной из ступеней. Хортим, предчувствуя неладное, поднял лицо — облака, будто гигантские змеи, оплетали хмурящийся небосвод.