Наше смутное время Горбачева и Ельцина останется в истории, как великое, до сих пор чудом кажется, что удалось свалить такой жестокий и тупой режим, как власть Советов. Ценой фатальных ошибок и вопиющих глупостей, ценой жульнической приватизации и развала СССР. Это счастье, что не случилось гражданской войны… Я поддерживал реформаторов, хотя и видел их ограниченность, демократическое движение развивалось контрастом к скуке мертвящего режима Брежнева-Андропова, к каменным мордам в президиумах, ко лжи о бесконечных достижениях, а уж коммунистическими идеалами в КПСС и не пахло. После отставки мне удалось прикрепиться к парторганизации в АПН (там над Московскими новостями трудился под этой крышей наш коллектив, строчивший тезисы для активных мероприятий разведки), но после бегства предателя Гордиевского, видимо, я угодил в число неугодных, посему был переведен в парторганизацию по месту жительства. После не слишком мучительных разводов и разменов мы с Татьяной оказались в уютной квартирке на улице Готвальда (ныне Чаянова), во дворе дома композиторов с живописной помойкой и мужиками, режущимися в домино. Сей дом попадал в партийную орбиту вместе известным домом, где тогда жил Ельцин и многие номенклатурщики. В этой парторганизации меня даже назначили замом по идеологии, там я яростно выступал в защиту перестройки, иногда пугая некоторых старых партийцев. В 1989 году я уже не чувствовал себя коммунистом, хранить билет (то ли на вечную память, то ли на всякий случай) я не стал и честно сдал его и вышел из партии. Но наши победы при коммунистах не исчезли из моего сердца.

Благословенна ты, о la paloma,

Вино в бокале…

2016 год. Мы сидим в уютном ресторанчике на Коста Брава с моим приятелем Мигелем, сыном испанских эмигрантов, ныне солидным журналистом. Он вырос в России, он на себе прочувствовал советский режим, он и сейчас работает в Москве и живет на два дома. Городишко Святого Феликса очарователен, почти прямо у нашего носа, по желтому песку бродит альбатрос, он весьма зажирел и наверное, не читал нашего Буревестника, который гордо реял над морем. Я бросаю ему крошки и он радостно их поклевывает. На курортах идет к концу летний сезон, большинство ставен в домах и модных кондоминимумах наглухо опущены. Рядом красавец-отель Ла Гавина (Чайка), в котором любил останавливаться диктатор Франко, вдоль моря тянется меж скал, оседланных живописными виллами, извилистая тропа, на ней можно жить и умереть. Альбатрос все бродит и бродит (что он там нашел среди песчинок? что-то драгоценное, невидимое нашему глазу?), добрый, жирный альбатрос… Гражданская война осталась где-то в закоулках истории, народ не бедствует, но и не жирует (кроме богачей), жизнь прекрасна, особенно, когда нежное море и столь же ласковое солнце. Гражданская война… Мигель рассказывает, что, оказывается, мудрецы Сталин и Ворошилов разбирались в хозрасчете, и аккуратно подсчитывали все советские расходы на Испанию. Как известно, с согласия испанцев, в СССР с помощью разведки НКВД было вывезено в Союз испанское золото. Представляю, как оба вождя мусолили карандаши и вычитали из этого золота командировочные и отпускные нашим добровольцам, не говоря уже о военной технике. Очень разумно, говорят мне, откуда деньги у бедной Страны Советов? Наверное, разумно, разве американский ленд-лиз обошелся нам бесплатно? Но мне почему-то противно, словно измазали дерьмом, слава Богу, что это не знали герои-добровольцы! может, их и расстреливали за счет испанского золота?

Хорошо, что кончилась гражданская война, почил Франко, появились прогрессивный король и демократия и, в конце концов, всё образовалось. Но куда делось единение сил добра против сил зла? где великие писатели и ученые, открыто выступающие против войны? Куда ты исчез, прошлогодний снег? Что происходит с моими мозгами? Или в них усталость народа, побывавшего в мясорубке репрессий и огне войны, в постоянной нужде и неодолимом страхе?

Толстяк-буревестник бродит и бродит по песку, выискивая лакомые кусочки.

Рот фронт, старики! Жизнь и танго прекрасны! Прекрасны всегда и везде.

Альбатрос тяжело поднял крылья и неохотно взлетел.

Как писал итальянец Иньяцио Силоне, «в результате в этом мире останутся только коммунисты и бывшие коммунисты».

Как трудно вылезал я из когтей КГБ, державших крепко мой мозг, как трепетал я еще в 1987-м (вроде бы перестройка): домашний адрес туристам не давал, тем более телефон, никакой загранпереписки, в гости не приглашал… И это разведчик, проживший годы среди иностранцев, впрочем, именно поэтому и не давал, что привык к запретам и разрешениям.

Разве мы не чувствовали себя спокойнее и уверенней за рубежами, где хотя враги, но все предсказуемо? и не тряслись, когда вдруг в московском ресторане к столику подсаживались иностранцы? (Вдруг за ними слежка? тогда и соседей по столу попутают.) Как дрожала моя душонка, когда я впервые в жизни просто так, без связи с Делом, дал американцу свой домашний адрес (номер телефона не дал), все это казалось чуть ли не продажей врагу схем коммуникаций Кремля. Но душа постепенно распахивалась, очищалась от накипи, обретала естественную свободу, благо, виляя и крутясь, как хвост героя, все же набирала силу горбачевская гласность.

Даже жена, когда соседи наверху бросили в унитаз калошу, засорили канализацию, и нашу квартиру залило дерьмом, вывесила, как Клара Цеткин, прокламацию в подъезде: «Товарищи жильцы! Не бросайте в унитазы помойку. Убедительная просьба использовать унитазы по их прямому назначению. Ведь вы же москвичи, стыдно так себя вести!» Молодец, Таня, истинный борец за права человека, неудивительно, что мы боролись вместе более тридцати лет! Мы различны по всем параметрам: Таня медлительна, я же суетлив (удержался от «динамичен»), она обидчива, у меня – свиная кожа, она скромна, я же всегда в эпицентре, она хорошо готовит и обожает лечить, разве не идеал?[105]

Однажды я поперхнулся куриной косточкой, она встала где-то в пищеводе, я проглотил с полбуханки хлеба, силясь прогнать ее до желудка, но… Таня с радостью увезла меня в Склиф, где сидело еще человек десять таких же недотеп, оказывается, у нас страна глотателей! Врач тут же аппаратом продвинул мою косточку куда надо и заметил, что все это пустяки по сравнению со вчерашним случаем, когда кто-то проглотил на спор двадцать бритвенных лезвий.

В это время внесли полузадохнувшуюся толстуху (она беседовала по телефону во время обеда и проглотила куриную кость длиною в десять сантиметров), ее тут же спасли, мы мило разговорились и поделились опытом глотания. Кстати, Татьяна, увидев мои шуры-муры со старушкой (это я о толстухе), закатила мне сцену ревности. Ясно?