А на Колыму за что он попал?

Бублик? Он же пекарем вкалывал в Брянске. В той пекарне особый хлеб выпекался. Назывался сталинским. Черный как судьба наша, но вкусный, с тмином, с кориандром, укропом. Его не просто покупали, а расхватывали. Так вот случилось, что купила бабка тот хлеб. Разрезала, а в нем таракан. Нет бы, пришла и заменила, иль деньги взяла. Она враз в органы, мол, как посмели сталинский хлеб испаскудить? Сегодня хлеб, завтра страну опозорят? Это диверсия! Короче, старуха была из коммуняк, кто портрет Сталина над койкой вешал в доме И прежде чем спать ложиться, тому портрету гимн Советского Союза пели. Добилась она своего: осудили Бублика! За сраного таракана на пятнадцать лет, а в статье указали «за осквернение имени вождя»! Ну да жив вышел, и то ладно! А вот твой козел сегодня грозил власти сюда на свалку вытащить и всех нас как тараканов на чистую воду вывести. Если б он не вонял, не тронули б его! Тут же до печенок достал. Разобрало всех, и вкинули так, что мало не показалось! Чего нас пугать? Мы уж все пережили! Ему того и не снилось! Да еще пацаненка не уговаривал, не звал по-доброму, а за шиворот и пинком хотел гнать. Ну, мы и взъелись. Вломили так, что раком пополз отсюда!

Ну, он быстро не отвяжется! Теперь уж точно с ментами нарисуется.

Он же при них отрекся от сына! Значит, милиция не придет, а вот алкашей притащить может. Но и с ними управимся, — улыбнулся Павел и предупредил: — Теперь ему одно остается: опорочить тебя с ног до головы, доказать, что не можешь вырастить сына. А он — вот ведь какой жалостливый, согласен Серегу растить! Дошло?

Не пойму, зачем ему сын? Он самого себя не прокормит. Куда уж ребенка?

Скоро узнаем. Ты только смотри теперь, в городе будь осторожна. Не клей хахалей, не высовывайся на панель, чтоб тебя не засекли!

Идет он в сраку! Сам не работает. Ни копейки в дом не приносил. Мне сына кормить надо! А как, если зарплаты на неделю не хватает? На такие гроши одной не продышать! Я из-за этого говна сына голодом морить не буду! И ни одна милиция не укажет. Половина городских баб простикуют. Им ничего, зато меня одну увидят! Пошли они все на хер вместе с Сашкой. Если такие жалостливые, пусть заставят его вкалывать и помогать сыну! А коли не могут, не укажут мне!

Чего ты на меня орешь? Я предупредил, сама решай дальше.

Любка вошла в хижину, обняла сына.

Меня папка побил, а дядьки заступились. Их так много было, как подскочили со всех сторон. Как дали ему! Погнали отсюда кулаками! Сказали, если придет, ему уши вырвут и в самую жопу воткнув Мам! А зачем жопе уши? Как же он тогда слушать станет? Все время без штанов будет ходить? — рассмеялся Сергей.

Милый мой Сергунька! Скажи лучше, зачем он хотел тебя забрать?

Он мне говорил, что ему стыдно за меня. А потому хочет вырвать из притона алкашей и проституток, пока не успели испортить меня вконец.

Спохватился, сучий сын! — вспомнила Любка, как год назад вернувшийся домой вдрызг пьяный Сашка бросился на нее с ножом. Порезал плечо, руку. Сережка, увидев окровавленную мать, выскочил на лестничную площадку, закричал. Сашка вытолкал за дверь Любку и, закрывшись на ключ, пригрозил, что если попытаются войти, обоим снимет головы.

Никто из соседей даже не выглянул, не вступились, не защитили, не помогли оставшимся на улице. И Любка вместе с сыном три дня жили под мостом. Там их приметили бродяги, сжалились, накормили. Узнав в чем дело, привели их к дому. Вызвали во двор Сашку и пригрозили повесить под мостом, если тот еще раз посмеет выгнать жену и сына.

Сашка после этого случая целый месяц не бил бабу, даже когда возвращался пьяным. Он боялся, что жена снова приведет заступников из-под моста. Лишь через месяц решился надавать по морде бабе. Но из дома не прогонял.

В подъезде своего дома женщина не сдружилась ни с кем. Даже бабы с одной лестничной площадки злились на Любку за то, что их мужики оглядываются на нее кобелино. Да и ей не хотелось впускать в квартиру соседей, чтобы не опозориться из-за Сашки. Не хотела выносить сор из избы, но и утаить неприятности не всегда удавалось. Пьяный муж орал на Любку, и соседи поневоле слышали и знали все. Она часто ходила в синяках, избитая дочерна. Может потому, даже в жаркие летние дни не носила платья и кофты с короткими рукавами. А Сережка не гулял во дворе, не играл с соседской детворой, чтобы не дразнили и ни о чем не спрашивали.

Сашка когда-то окончил строительный институт, работал прорабом. Именно его положение городского образованного человека предопределило судьбу Любки. Ей льстило, что ее муж не какая-нибудь деревенщина, а начальник! От него не пахло навозом или соляркой. Он ходил при галстуке и в очках, никогда не курил дешевые сигареты без фильтра, от него пахло одеколоном.

Любке завидовали все девки. Еще бы! Уехать из деревни навсегда, жить, не надрываясь. Не копать огороды, не косить траву на сено, не таскать на себе чувалы с картошкой и свеклой, не вскакивать спозаранку доить корову. В городе люди живут иначе: чисто, красиво и культурно, не ломая спину, не набивая мозоли, как в сказке.

Жизнь в городе казалась им раем. Любка через год взвыла не своим голосом. Призрачный рай оказался адом. И лишь в редких снах избитой, изруганной бабе снилась деревенька. Деревянные избы как добрые соседи не имели замков на дверях. Здесь и на ночь не закрывали окна, не боялись воров. Бесхитростно и просто, непридуманно жили там люди. Одинаково работали и радовались вместе. Если у кого случалось горе, всяк помочь и поддержать старался. Не было алкашей и проституток, воров и бомжей. Не знали этого деревенские, жили своим укладом. А какие песни пели в цветущих садах, в пшеничных полях, на речке и лугу… Любка нередко плакала, вспоминая то, с чем рассталась, от чего ушла бездумно.

Городской она так и не стала. Несмотря на уговоры Сашки, не решилась остричь косы и, хотя не заплетала как в девичестве, укладывала венцом вокруг головы и шла гордо. Ведь у многих других волосы были искусственные, либо короткая стрижка, а у нее свои, родные.

Пещера! Срежь свой хвост! Мне за него в парикмахерской литр водки обещали. На что тебе эта грива? Да и шампуни меньше тратить будешь, и мороки не станет. Под краном сможешь башку помыть, — уговаривал муж, но Любка не соглашалась.

Она не обрезала их, даже когда в доме нечего было поесть. И тогда Сашка пригрозил, что острижет их у нее ночью. Вот тогда впервые насмелилась и пообещала, если он на такое решится, тут же разведется с ним.

Сашка покрутил пальцем у виска, выругался грязно и забыл о косах жены.

Шли годы. Давно уж пожалела баба о своем замужестве и переезде в город. Ничего хорошего не ждала от будущего. Не радовалась праздникам и все мечтала подрастить сына, поставить его покрепче на ноги, выучить, дать образование, а потом, когда он станет взрослым, самой вернуться в деревню насовсем. Забыть пьяницу- мужа, свары и драки, оскорбления, жить до конца пусть в глуши, но в тиши, в труде, но не в беде. Но не получилось. У Сашки были иные планы, своя жизнь.