когда называешь кого-то своей второй половинкой или половинками, это вовсе не значит, что ты без них не целый. Это просто значит, что ваши сильные стороны простираются на разные сферы жизни. Обсуждать с одиннадцатилетней девочкой отношения, которых на самом деле не было между мной и ее папой… Черт, может, и не существовало нормального варианта обсуждения этой темы. Я просто чувствовала себя неуютно и хотела, чтобы мои мужчины оказались рядом. Конкретно в эту минуту я бы лучше столкнулась лицом к лицу с плохими парнями, чем обсуждала такие темы.

Я глубоко вздохнула и сказала:

— Какие вещи?

— Что вы с папой были… ну, как парень и девушка. Что вы встречались. Это ведь неправда?

Я была на сто процентов уверена, что Дикси выразилась совершенно иначе, но будем работать с тем, что есть.

— Нет, мы с Тедом не встречались.

— Это хорошо, потому что он может встречаться только с мамой, правда? — Она остановилась посреди коридора, все еще держа меня за руку, так что мне тоже пришлось остановиться. Она уставилась на меня своими искренними карими глазами — так откровенно, с такой надеждой услышать правду. Она практически не изменилась с тех пор, как ей было шесть. — Я о том, что ты ведь встречаешься с дядей Натэниэлом и дядей Микой, а они встречаются друг с другом. Но ведь это не то, что стали бы делать мама с папой, правда? Они ведь не встречаются с другими людьми?

— Все так, они моногамны.

— А ты поли… как его там. — Сказала она.

Я не сдержала улыбки.

— Полиаморна, да.

— Но папа с мамой не полиаморны, они моногамны.

— Да.

— Тогда почему мамина подруга говорила такие вещи?

— Я не знаю, почему она это делала.

— Она сумасшедшая?

Я вспомнила лицо Дикси.

— Если честно, я допускаю такой вариант.

Я обняла Бекку, прижимая свою щеку к ее макушке.

— Пойдем переоденем тебя во что-нибудь нормальное. — Сказала я.

— Можно я надену розовое платье?

— Только не говори, что ты привезла с собой лишь розовое платье.

Она отстранилась и улыбнулась мне.

— Одно розовое платье. Но у меня также есть розовые шорты, розовые сандалии и мои розовые ковбойские сапоги, а еще — розовые футболки!

Я рассмеялась.

— Тебе не кажется, что это перебор с розовым для одной поездки?

Ее улыбка стала шире и я встрепала ей волосы. Я рассмеялась и она присоединилась к моему смеху. Мы добрались до двери номера, все еще посмеиваясь. Я засунула руку в карман, чтобы достать карточку от двери.

— Почему ты никогда не носишь розовое, тетя Анита?

— Не могу сказать, что это мой цвет. — Сказала я, просовывая карту-ключ в дверной замок. Индикатор загорелся зеленым. Я открыла дверь, и в этот момент из-за угла в коридоре раздался глубокий голос:

— Я бы хотел увидеть тебя в розовом, Анита.

Я быстро втолкнула Бекку в номер, велев ей переодеться, и развернулась в дверях в тот момент, когда показался обладатель этого голоса. При росте почти в семь футов (213 см., в «Обсидиановой Бабочке» упоминается, что он выше Дольфа, чей рост 6’8 (203 см.), т. е. что-то в промежутке между этими двумя цифрами — прим. переводчика) его абсолютно лишенная растительности голова практически касалась потолка. Он оставил узкую черную вандейковскую бородку и усы. Это придавало его лицу форму и контраст, чтобы не только черные дуги бровей создавали на нем хоть какое-то подобие цвета. Некоторые женщины могли бы назвать его красивым, но я не рассматривала его в подобном смысле, потому что слишком хорошо его знала. Эти глаза были не просто темно-карими, как у детектива Ранкина. Они были черными, как у Ру с Родиной. Я задумалась, не было ли у него в роду уэльцев. Так или иначе, его взгляд меня слишком тревожил. Эти глаза были настолько глубоко посажены, что напоминали пещеры.

— Олаф. — Сказала я, и единственным, что удерживало меня от того, чтобы выхватить ствол, была Бекка, которая пыталась протиснуться мимо меня к порогу.

— Анита. — Произнес Олаф, глядя на меня почти голодным взглядом, словно он был львом, а я — газелью. Он, конечно, теперь верлев, но я-то не газель.

— Дядя Отто! — Выкрикнула Бекка и умудрилась проскользнуть под моей рукой, чтобы подбежать к большому человеку.

— Дядя Отто? — Опешила я, чуть не спросив: «Когда ты успел стать дядей Отто?».

Бекка бросилась к нему на руки так, словно он не был социопатом и серийным убийцей. Как маршал США, Отто Джеффрис, он, впрочем, никем подобным и не был. Я наблюдала за тем, как он подбросил в воздух маленькую девочку, и улыбка на его лице казалась чертовски искренней. Что за хрень здесь творится?

37

Он перехватил Бекку левой рукой, чтобы освободить правую. От его глаз не укрылся тот факт, что я почти схватилась за пушку. Я все еще не была уверена в том, что все делаю правильно, но как я не хотела обсуждать с Беккой любовные отношения ее отца, так и не горела желанием разбираться с ситуацией, в которой пристрелила бы дядю Отто прямо у нее на глазах, при том что он не сделал ничего предосудительного. Жертвы, на которые мы идем ради детей.

— Что за… что ты здесь делаешь, Ол… Отто?

— Меня пригласили на свадьбу. — Ответил он, улыбаясь Бекке. Она протянула руки, чтобы обнять его за крепкую, мускулистую шею. Я никогда не видела Олафа настолько нормальным и радостным, но я также не видела, чтобы он вел себя с Беккой подобным образом. Этому должно быть какое-то объяснение. Я была настолько заворожена происходящим, что не сразу поняла, что он сказал.

— Тед не предупредил меня, что ты будешь на свадьбе.

Он встал у порога и опустил Бекку на ковер.

— Ступай переоденься, как велела тебе тетя Анита, kleines Mädchen.

Благодаря бабуле Блейк я знала, что он назвал ее маленькой девочкой. Его голос чертовски подходил к этой улыбке, но Бекка не могла видеть его лица сейчас, когда он полностью сосредоточился на мне. В этом взгляде не было ничего дружелюбного или того, что подходило бы тому, кого называют «дядей».

Я стояла перед дверью в номер, а Олаф был в паре шагов от нее, сохраняя дистанцию, допустимую приличиями. Что бы он ни задумал, напугать меня он не хотел — пока что.

Бекка перевела взгляд с одного из нас на другого. Олаф все еще улыбался, и она не могла видеть его глаз, но то ли мой взгляд что-то выдал, то ли она