– Но она же понимала, что рано или поздно забеременеет?

– Сомневаюсь. Женщины из семей торговцев подолгу не могут зачать ребенка, и у них часто бывают выкидыши. Ее сестра Малта уже потеряла двоих детей. Мне кажется, Альтия еще и из-за этого злится. Будь она уверена, что после всех страданий у нее родится здоровый ребенок, она была бы только рада, что отяжелела. Но ее мать хочет, чтобы Альтия вернулась домой, а корабль настаивает, чтобы ребенок появился на свет на его палубе. Что до Брэшена, он с радостью позволит Альтии рожать хоть на дереве, для него главное – что он потом сможет всем хвастаться своим чадом и качать его на коленях.

– И оттого, что Альтии все без конца что-то советуют, она звереет пуще прежнего, – продолжала болтать Йек. – Вот что я сказала Брэшену: «Перестань разговаривать с ней о ребенке, – так я ему посоветовала. – Сделай вид, что ты ничего не замечаешь, и относись к ней так, словно она была такой всегда». А он ответил: «Как я могу, если вижу, как ее живот трется о снасти, когда она пытается ставить паруса?» Конечно, она услышала его слова, и у Брэшена едва не отсохли уши – такими ласковыми именами Альтия его наградила.

Они еще долго обсуждали разные сплетни, как две кумушки на базаре. Кто должен родить ребенка, и кто этого не хотел, события в джамелийских портах и при дворе, политику Пиратских островов и войну Бингтауна с Чалседом. Если бы я не знал, кто находится в соседней комнате, то никогда бы не догадался. Янтарь и лорд Голден, или Янтарь и Шут, не имели ничего общего. Мой друг изменился до неузнаваемости.

Пожалуй, именно это поразило и расстроило меня. Мало того что Шут обсуждал меня с незнакомцами с такими подробностями, что Йек легко меня узнала и пришла к выводу, что я его любовник, но у него оказалась еще одна жизнь, о которой я не имел ни малейшего понятия. Удивительное дело: стоит человеку узнать, что от него что-то скрывают, и ему сразу начинает казаться, будто его предали.

Я одиноко сидел, глядя на огонь свечи, и размышлял о том, кто же Шут такой на самом деле. Я собрал воедино все, что знал о нем, вплоть до самых мелких намеков и улик, и попытался сделать выводы. Я много раз доверял ему свою жизнь. Он читал все мои дневники, требовал полного отчета о моих путешествиях, и я никогда ему не отказывал. А что получал в ответ? Загадки и тайны, обрывки сведений.

И как остывающая смола, мои чувства к Шуту затвердели. Чем больше я размышлял, тем сильнее становилась обида. Он не впускает меня в свою жизнь. Что ж, сердце знает только один ответ. Я перестану допускать его в свою. Я встал, подошел к двери своей комнаты и прикрыл ее. Нет, я не стал нарочно хлопать дверью, но и не пытался затворить ее бесшумно – мне стало все равно, заметит он что-нибудь или нет. Я открыл потайную дверь и вышел в лабиринт. Как жаль, что нельзя закрыть за собой часть моей жизни. Во всяком случае, я попробовал. И зашагал прочь.

Едва ли существует нечто столь уязвимое, как самоуважение мужчины. Обида жгла мое сердце, которое мучительно билось, когда я поднимался по лестнице и с удивлением перебирал нанесенные мне оскорбления.

Как он осмелился поставить меня в такое положение? Он рисковал своей репутацией, когда мы приехали в Гейлкип в поисках принца Дьютифула. Он поцеловал молодого Сивила Брезингу, сознательно устроив скандал, который сбил с толку леди Брезингу, исказил цели нашего визита и позволил нам немедленно покинуть ее владения. Даже сейчас Сивил его всячески избегает, и мне известно, что это привело к появлению отвратительных сплетен. До сих пор мне удавалось их игнорировать.

Теперь я взглянул на ситуацию иначе. Принц Дьютифул задал мне вопрос. Неожиданно мое столкновение со стражниками в банях предстало в ином свете.

Кровь бросилась мне в лицо. Вдруг Йек, несмотря на свои обещания, станет источником новых грязных слухов? Если верить ее словам, Шут придал мои черты носовому украшению корабля. Меня оскорбило, что он это сделал, не получив моего разрешения. И что он рассказывал, вырезая фигуру, если Йек пришла к вполне определенным выводам?

Его поведение никак не укладывалось в то, что я знал о Шуте и лорде Голдене. То были поступки человека по имени Янтарь, человека, с которым я никогда не встречался.

Из чего следовало, что я совсем не знаю своего друга. И никогда не знал.

Так я добрался до главной причины своих обид. Мысль о том, что мой самый близкий друг оказался чужим и незнакомым мне человеком, острым ножом пронзила мне сердце. Еще одна потеря, неверный шаг в темноте, ложное обещание тепла и дружбы. Я покачал головой.

– Идиот, – пробормотал я себе под нос. – Ты одинок. Пора привыкнуть к этой мысли. – И совершенно бессознательно я потянулся туда, где меня всегда ждали понимание и поддержка.

В следующее мгновение тоска по Ночному Волку стала такой невыносимой, что мою грудь пронзила судорога боли. Зажмурив глаза, я сделал два шага и опустился на маленькую скамеечку, стоявшую возле глазка в покои нарчески. Я попытался сморгнуть мальчишеские слезы, повисшие на ресницах. Одиночество. Все кончилось именно так. Казалось, я подхватил заразную болезнь, которая терзает меня с тех самых пор, как моя мать подчинилась воле своего отца и позволила ему отобрать меня у нее, а мой собственный отец отказался от короны и всех владений из-за меня.

Я прижался лбом к холодному камню, стараясь взять себя в руки. Наконец мне удалось успокоить дыхание, и тут я услышал негромкие голоса. Я глубоко вздохнул. И чтобы забыть о собственных проблемах, заглянул в глазок и стал слушать.

Нарческа сидела на низеньком стуле, посреди комнаты. Она беззвучно рыдала, обхватив себя руками и раскачиваясь из стороны в сторону. Слезы катились по щекам из закрытых глаз и капали с подбородка. На ее плечах лежало влажное одеяло. Она не издавала ни единого звука – быть может, ее только что наказал отец или дядя.

Пока я размышлял на эту тему, дверь распахнулась и в комнату вошел Пиоттр. Сдавленное рыдание вырвалось из груди нарчески, когда она его увидела. Он побледнел еще сильнее и стиснул зубы. В руках он держал плащ, в котором что-то принес. Быстро подойдя к Эллиане, он положил плащ у ее ног. Встав на колени, он взял девушку за плечи, чтобы привлечь ее внимание.

– Кто? – тихо спросил он.

Он всхлипнула и с трудом ответила:

– Зеленый змей, мне кажется. – Еще один мучительный всхлип. – Не знаю точно. Когда он горит, он так жжется, что кажется, будто горят и остальные. – Она поднесла руку к губам и сильно укусила себя за большой палец.

– Нет! – воскликнул Пиоттр.

Схватив край мокрого одеяла, он сложил его дважды и протянул нарческе. Ему пришлось силой оторвать ее руку ото рта. Не раскрывая глаз, она вцепилась зубами в край одеяла. Я заметил четкие следы зубов на ее руке, когда кисть бессильно упала на колени.

– Извини, что я так долго. Мне пришлось прокрасться незаметно, чтобы никто не начал задавать вопросов. И я хотел добыть тебе свежего и чистого. Повернись к свету, – попросил Пиоттр.

Взяв нарческу за плечи, он повернул ее так, что она оказалась ко мне спиной. Эллиана выпустила одеяло, и оно соскользнуло с ее плеч.