Ксения смотрела во все глаза, слушала во все уши, – и все равно что-то ужасно важное ускользало от нее. Вот если бы можно было разделиться! Пускай одна ее копия следила бы за Дорадой, другая наблюдала бы за бабкой, третья заглядывала бы в окна Колыванову.

В Таволге, где всегда стояла тишина, теперь что-то происходило.

Последний раз нечто похожее случилось год назад. Но тогда Ксения понимала причину. Исчезла Марина, нарушилось привычное течение событий. Болотце, в котором все они существовали, всколыхнулось – но вскоре успокоилось. Прежней тухловатой ряской затянуло теплую воду. Прежние лягушки заняли сторожевые посты за корягами.

Ксения любила болота.

Но что творится сейчас? Этого она не понимала. За то время, что девочка жила в деревне, она привыкла быть ее частью. Больше не существовало Таволги без Ксении и Ксении без Таволги – так она полагала.

Однако в эти дни ее словно оттеснили куда-то за границу деревни. «Как будто выгнали из собственного дома!» – злилась она. А кто виноват? Да все сразу!

Самое главное: люди стали нарушать правила.

В Таволге нельзя было ссориться. Нельзя кричать. Староста не уставала повторять Ксении: нас мало, нам нужно беречь друг друга, даже если ты не любишь человека, это не повод с ним ругаться… Последнее, конечно, относилось к Бутковым.

И Колыванов учил ее тому же.

А что она видит в последние дни?

Дорада наорала на Альберта и Вику. Ксения сама слышала. Прямо голосом взяла и наорала. Это испугало даже Бутковых, у которых, как говорит бабка, нет ни стыда, ни совести, ни страха. Оказалось, страх все-таки есть. «Третьего раза не будет, иначе пеняйте на себя», – отрезала под конец разговора староста. Хотя какой там разговор! Вика только твердила, что они хотели как лучше, а Альберт бубнил, что к ним не подкопаешься, ну что ты, Поль, близко к сердцу принимаешь, ведь не подкопаешься же… Тут Дорада переспросила очень тихим голосом:

– Не подкопаешься?

И все трое замолчали. А потом хлопнула дверь – и староста вышла на улицу.

И вот еще что удивительно. К дому Бутковых она шла очень-очень быстро, можно сказать, неслась галопом. А обратно брела ужасно медленно.

Ксения даже встревожилась, что ей станет плохо. Она понимала, что, как сказочный остров на Царь-Рыбе, Таволга держится на Дораде, и испугалась за обеих.

Но ничего, Дорада крепкая, не брякнулась по пути мордой в лопухи.

Кроме Бутковых, староста побывала у Кулибабы и в доме самой Ксении. На Кулибабу она уже так не кричала. Может быть, выдохлась. Или охрипла.

– Анна Ивановна, ты доиграешься со своим святилищем.

Ответа не последовало. Дорада, кажется, и не ждала его.

– Пока сюда не совались чужие, это было твоим делом. Теперь – нет.

Она собиралась уйти. Уже скрипнула дверь. Ксения разочарованно поморщила нос: и только-то? За этим Дорада притащилась? Но напоследок староста сказала еще кое-что.

– Ну, цветы – я понимаю, – устало проговорила она. – Но зачем ты с домом все это затеяла?

Ксении показалось, что это не вопрос, а упрек. Но Кулибаба неожиданно отверзла уста.

– Чтоб Марина не сердилась. Ей радостно, когда в дому чисто.

Староста издала странный звук: нечто среднее между смешком и всхлипом. Ксения не стала дожидаться, когда она выйдет, и юркнула за угол.

К вечеру Дорада явилась к ним. И в этом тоже было нарушение заведенного порядка. Прежде Тамара приходила сама и приводила Ксению.

Девочка ждала ее визита. Пока бабка шлепала к двери, она проскользнула без спешки в привычное гнездо в шкафу, устроилась между старыми пахучими кофтами.

Существовал ритуал. Сначала бабка прикроет оконную створку и скажет: «Сквозняки разгулялись», – даже если оттуда вообще не дует. Дорада ответит, что обещают похолодание или потепление. Обе поохают, что погода никуда не годится. Ни разу еще Ксения не слышала, чтобы кто-нибудь в Таволге воскликнул: «Да ладно вам, отличные стоят деньки!»

Колыванов называл эту смешную болтовню этикетом.

После обсуждения и осуждения сквозняков хозяйка должна предложить чай. Что принести к чаю, она не спрашивает, а молча ставит на стол, что отыщется в холодильнике и шкафу. Тут почему-то этикет не работает. Конфеты, печенье, соленая рыба – все вперемешку! Пускай гость мучается, сам выбирает.

За чаем обсуждают дела садовые, огородные и лесные. И еще рецепты. Хотя сто тысяч раз уже о них переговорено! Все равно будут неспешно чесать языками о баклажанах, которые на вкус не отличишь от грибов, и о груздевых местах за Синими болотами.

Когда Ксения спросила Колыванова, зачем нужен этот дурацкий этикет, раз всегда болтают об одном и том же, тот задумался, а потом сказал: «Ты когда печку растапливаешь, что сначала поджигаешь?» «Бересту. Ну, или газеты». «Вот и с гостями так же. Серьезный разговор похож на огонь. Чтобы разгорелся, нужно подбросить то, что быстро прогорит: бересту или бумагу. А затем уже переходить к, так сказать, основательным поленьям».

В общем, Ксения даже приготовилась задремать, пока бабка и Дорада гарцуют друг вокруг друга, обмахиваясь сквозняками и груздями.

И вдруг староста заговорила. Не дожидаясь, пока ей предложат чай.

Сказала она такое, что Ксения едва не выпала из шкафа.

– Если ты еще раз свой фокус выкинешь, Тамара, я у тебя девчонку заберу. Отправлю в город. И больше ты ее не увидишь.

Голос ее звучал спокойно и холодно.

Бабка охнула, опустилась на стул, плаксиво забормотала. Дорада ее перебила:

– Ты, старая дура, чуть не угробила живого человека!

«Старая дура?» – ахнула про себя Ксения.

Ей стало по-настоящему страшно. Никто никогда не обзывал так ее бабушку в Таволге. И вообще никого не обзывал. На «угробила человека» она даже внимания не обратила.

– Она не живая… – испуганно начала бабка.

– Здесь все живые! – повысила голос Беломестова. – Все, поняла?

– Мне Валя рассказал… – пролепетала бабка.

– Дура, – в ледяном бешенстве повторила староста, точно хлыстом стегнула. – Маразматичка старая! Верно говорили Маринины хлыщи: у тебя не мозги в голове, а труха. Я тебе не дам нас всех угробить. Ясно тебе? Если хоть шевельнешься, хоть дыхнешь в ее сторону…

Слова стекали с губ Дорады, будто капли с крыши, и собирались в сосульку. Этой сосулькой она пригвоздила бабушку к стулу. Ксения сглотнула. Кофты больше не были гнездом, они навалились и душили ее. Выбраться бы, глотнуть воздуха, но она боялась даже пошевелиться.

– Ей надо обратно, в землю! – выкрикнула бабка сквозь слезы. – Не по-людски это! Шляется, как у себя дома… Всякий стыд потеряла!

– Если не будешь сидеть тихо, я тебя в институт сдам, на опыты. Пусть шуруют в твоей голове своими инструментами.