С тех пор оставленная в покое стая так и жила на одном месте. С помощью и советом местных поселян срубили дома, отрыли, по обычаю лесовиков, землянки и зажили спокойно. Молодые холостые парни из окрестных поселков скоро проведали про городец-заставу и немало удивили Ворона, явившись чуть ли не в первую зиму проситься в дружину. Вслед за ними потянулись и семейные — люди старались селиться ближе к крепости-защитнице. Изредка добегали даже ладожане и новогородцы, не примирившиеся с властью бодрича Рюрика. От них, пусть и с запозданием, узнавали новости — о сражении Рюрика с Вадимом в Новогороде и страшной прилюдной казни князя, о появлении у Рюрика наперстника и советника из западных булгар, некоего Вокила-Вольги, который все ладил оженить Рюрика на своей сестре Ефанде и наконец добился своего, о рождении у нового новогородского князя сына, прозванного на варяжский манер Ингварем. Наведывались и сами бодричи — но не с войной, а за данью и выражением послушания. Тополь принял гостей с честью, но платить дань отказался, не побоявшись ни растущей силы бодричей, ни прямых угроз. В конце концов стаю оставили в покое — в устье Невы то и дело наведывались по старой памяти викинги, и Рюрику было выгодно иметь против них заслон. Но заплатить за покой вожаку все же пришлось — не то заложником, не то по доброй воле, желая поглядеть своими глазами на Гардарику, с бодричами ушел отрок Ворон. Миновало уже три года, как он пропал, и с тех пор не было от него никаких вестей.

Но дружина понемногу росла и за двенадцать лет увеличилась вдвое. Не считая отроков, за вожаком теперь шло почти восемь десятков воинов. Половину из них составляли лесовики, остальные — словене, корелы и даже весь. Словенином был и Всемил, уже скоро год как женатый на Лане, дочери вожака. После исчезновения Ворона Тополь очень не хотел расставаться с последней памятью об исчезнувшей жене, но дочь влюбилась, и он не стал ей мешать. Но со дня ее свадьбы в его душе словно что-то надломилось — оставшись совсем один, он замкнулся в себе, и казалось, более ничто не сможет пробить броню, в которую он заковал свою душу…

И вот что-то переменилось. Покой оказался нарушен раз и навсегда. Забыв о сне, откинувшись на скобленую стену, Тополь до рези в глазах вглядывался в висящий на стене меч. Что произошло? Что случится? Неужели боги вспомнили о нем?

Обычно они никогда не объявляют о своих намерениях прямо — чаще всего посылают гонца или знамение. Умеющий читать знаки богов с первого раза понимает, что они хотят. Для непонятливых и требуются гонцы… Но кто гонец? Наверняка кто-то из новоприбывших отроков — ведь до их появления все было спокойно! И кто тогда?.. Стойко Медвежонок или…

Словно подброшенный, Тополь поднялся и, ступая бесшумно, как настоящий волк, выбрался из ложницы.

В длинном доме царили уже мрак и тишина. Только кое-где слышалось сонное дыхание спящих, кто-то ворочался с боку на бок или похрапывал. Волки стаи спали вповалку на полатях и лавках вдоль стен. Не потревожив никого, Тополь прокрался мимо и вышел к клетям, где спали отроки. Совсем недавно в одной из них с подружкой жила и его дочка Лана. Девушки вышли замуж в один день, и клеть опустела. Теперь там спали дети — молодые лесовики десяти — двенадцати лет. По сохранившемуся в славянских землях обычаю мальчишки с этого возраста становились воинами и проходили обучение воинской науке вместе с пришлыми отроками. От Диких Лесов пошло и обыкновение называть их щенками, отличая от словенских, весских и корельских мальчишек.

Между двумя клетями был оставлен узкий проход, из которого открывались выходы в сени. Но не успел Тополь занести ногу через порог, как скорее кожей, чем слухом почуял в сонной тишине дома странные звуки.

От них давно отвыкли здесь, где слабость духа не прощалась даже женщине, не то что мужчине и воину. Но Тополь все равно узнал их с первого раза — тишину нарушал сдавленный плач.

Глаза давно привыкли к темноте, и вожак, сделав шаг, увидел Волчонка. Недоносок, скорчившись, сидел на полу у двери и, обхватив колени руками, отчаянно рыдал, зажимая себе рот кулаком, чтобы не разреветься в голос и не привлечь чужого внимания. Он был так поглощен своим тайным горем, что не заметил, как подошел вожак.

Наклонившись, Тополь потряс Волчонка за плечо.

— Чего тут сидишь? Выгнали? — кивком указал на дверь в клеть отроков.

Спрятав лицо в коленках, Волчонок лишь потряс головой.

— Тогда чего не спишь?.. Говорить не хочешь? — Получив еще один молчаливый отказ, вожак силой поднял Недоноска на ноги. — Пошли-ка со мной!

Мальчишка попробовал было упираться, но Тополь просто обхватил его за плечи, и, побежденный силой, он последовал за вожаком.

Вернувшись в ложницу, Тополь сел на лавку, притянув к себе заупрямившегося Волчонка. Парнишка еще всхлипывал, утирая кулаком щеки, но глаза его уже высыхали — в них теплился незнакомый вожаку огонек.

Он потряс мальчишку за плечо:

— Давай выкладывай, в чем дело!.. И не бойся правду сказать — у нас в стае не принято гостей обижать…

— Никто меня не обижал, — пробурчал Волчонок, отворачиваясь.

Тополь за плечи развернул его к себе:

— А чего ж тогда?

— Уйти я хотел.

— Эвон!.. А чего ж не ушел?

Нахохлившись, Волчонок так долго молчал, что Тополь уже решил, что упрямый мальчишка так ничего и не ответит, когда тот тихо заговорил:

— Не ведаю сам… Меня ведь свои, словене, от ворот гнали, как пса бешеного, а вы… в дом пустили, за стол усадили, как ровню себе… А ежели б знали, за что выгнали меня, сами б на ножи подняли… Знаю я вас!..

— Ничего ты не знаешь, — оборвал его вожак. — И никто б ничего не узнал в стае, если б ты сам не рассказал. В нашей стае кого только нет!.. Есть и такие, кому в ином месте показываться опасно, — кто из Ладоги, кто из самого Нового Города утек. Сами не говорят — мы не спрашиваем… И про меня, как я к стае прибился, тоже не больно-то болтают. Так что забудь про свои страхи — не веришь, так помалкивай!

Волчонок сидел на лавке, поджав ноги и нахохлившись, и не отрываясь смотрел на огонек лучины. Тополь сбоку видел, каким одержимым, нездоровым блеском горели его глаза. Он мельком успел подумать, что мальчишка назавтра непременно свалится в жару, но тот нарушил его мысли, заговорив:

— Я ведь взаправду сирота… Отца не видал в глаза, а мамку убили, когда я совсем малой был — четвертое лето на земле жил… Я и не помню, как то случилось — знаю, что ушла она и не вернулась… Мы под самым Новым Городом жили. Меня род кормил… Не материн — она, мне сказывали, из чужих краев была, а что до отца, так его в поселке и в глаза не видели… Мамка, помню, сказывала — его Волком звали, а более ничего… Я при пастухе жил… Он меня научил немножко — как у волка овцу отбить, как с татем управиться один на один…

— Так что когда ты Всемила… моего человека порезал, то его науку вспомнил? — перебил Тополь.

Волчонок кивнул:

— А тем летом викинги пришли… За данью иль еще за чем… Ну, среди них был один, которому я глянулся… Он, верно, думал, что раз силен и здоров, да меч на поясе, так и все можно!.. А я чего — род за меня не вступится — некому!.. Ну, я переждал, пока он уснет, да и полоснул его вот этим самым ножом по горлу. — Глаза Волчонка хищно сузились — он словно въяве переживал ту давнюю обиду. — А наутро его, конечно, хватились, сыскали… Переполошились все — видели ж, как он со мной уходил!.. Одно добро — боги меня не выдали. Жрецы на нашем капище меня до ночи укрыли — викинги с ними тягаться не посмели, они богов чтут, хоть и не ихние… А как стемнело, меня потихоньку из поселка вывели, да и сказали: иди, мол, отсюда подальше да жилья сторонись. Викинги-то, они нынче повсюду, авось и повстречаешься где с кровниками своими… Я и пошел… Всех боялся. Я ведь, пока не научился язык за зубами держать, много кому за добро-ласку про себя рассказывал! Люди слушали, а наутро за порог выставляли… Вот я и решил, что больше никому, никогда…