– Противно видеть, что ты вернулся назад, – заявила Габриель, отворачиваясь к окну. Поток света обрисовал ее стройную миниатюрную фигурку. – Но ты всегда делал, что хотел.

– Вместо чего? – парировал я. – Мама, в этом мире нет таких понятий, как «вперед» или «назад». Мое возвращение сюда стало шагом вперед. У меня не было дома, зато было сколько угодно времени, чтобы спросить себя – а где я буду чувствовать себя как дома. И вуаля! Я здесь, в замке, в котором родился на свет и который вполне неплохо сохранился, хоть и погребен нынче под слоями новой штукатурки и украшений. Я смотрю на горы, где охотился еще мальчиком – и мне все это нравится. Это Овернь, центральная часть Оверни, где я родился. Таков мой выбор. И хватит об этом.

Она-то, понятное дело, родилась не здесь. Здесь она провела, должно быть, самые несчастливые годы своей жизни, здесь родила семерых сыновей, из которых я младший, и здесь, в этих самых комнатах, медленно умирала, пока не приехала ко мне в Париж повидаться перед смертью и мое объятие не отправило ее прямиком в странствие по Пути Дьявола.

Естественно, что она терпеть не могла этот замок. Наверное, и у нее было какое-то место, которое она любила так же страстно, как я свое родовое гнездо. Но если и так, навряд ли она хоть когда-нибудь рассказала бы мне.

Габриель засмеялась и, повернувшись обратно, все тем же широким шагом подошла к моему столу, посмотрела на меня и снова принялась обходить комнату, презрительно разглядывая мраморные каминные полки, старинные часы и все прочее, что когда-то особенно страстно ненавидела.

Я откинулся на спинку стула, сцепив руки за шеей и уставившись на фрески на потолке. Мой архитектор специально выписал из Италии художника, способного выполнить их в старом французском стиле: Дионис со свитой увитых гирляндами почитателей беззаботно резвился на фоне лазурного неба, по которому катились чуть подсвеченные золотом облака.

Арман и Луи не зря решили покрыть росписями потолок своей нью-йоркской берлоги. Не хочется признавать, но именно подсмотрев в окошко за всей этой барочной роскошью, я и вдохновился идеей тоже заказать расписной потолок. Им, конечно, я об этом не расскажу ни за что и никогда. О, щемящая боль тоски по Луи, острое желание поговорить с ним, острая благодарность судьбе, что Луи теперь с Арманом!

– Ты наконец стал сам собой, – промолвила Габриель. – Я рада. По-настоящему рада.

– Почему? Нашему миру в самом скором времени может настать конец. Разве что-либо иное сейчас имеет значение?

Нечестный вопрос. Я ведь отнюдь не считал, что нашему миру грозит конец. Я не допущу этого! Не позволю! Буду сражаться до последнего вздоха, до последней капли крови в моей отвратительной бессмертной оболочке.

– Ах, да не кончится он, – пожала плечами моя мать. – Если только мы все будем действовать сообща, как в прошлый раз, если, как принято говорить, отложим в сторонку наши разногласия и объединимся. Нам под силу одолеть это создание, разбушевавшегося духа, возомнившего, будто любая его эмоция неповторима и уникальна – словно самосознание было создано лишь для него одного, для его пользы и выгоды.

О! Ей известно об Амеле! Выходит, она вовсе не отсиживалась где-нибудь в североамериканских дебрях, любуясь снежинками. Она всю дорогу была среди нас. И слова ее имели смысл.

– Именно так он себя и ведет, – согласился я. – Ты нашла правильные слова.

Она облокотилась на каминную полку рядом со мной – ей еле-еле хватало для этого росту. В такой позе она казалась хрупким изящным юношей. Она улыбалась мне, глаза у нее сияли.

– Я люблю тебя, ты же знаешь.

– Тебе почти удалось меня обмануть, – пожал плечами я. – Хм-м. Что уж тут. Похоже, меня вообще многие любят, что смертные, что бессмертные. Ничего не поделаешь. Я самый ослепительный вампир планеты – правда, хоть убей, не пойму, почему. Ну разве тебе не повезло с сыном? Убийца волков, попавший на подмостки в Париже и невзначай приглянувшийся сущему чудовищу?

Тоже не очень-то честно с моей стороны. Зачем я старался не подпускать ее, отстраниться?

– Нет, правда, роскошно выглядишь, – сказала она. – И волосы у тебя стали светлее. Почему?

– Похоже, так получается, когда обгораешь на солнце. Снова и снова. Но золота в моих локонах еще хватает, чтобы я не унывал. Ты и сама отлично выглядишь. Что тебе известно обо всем этом – что происходит вокруг?

Она несколько мгновение помолчала.

– Не думай, будто тебя и в самом деле все любят тебя – или любят тебя ради тебя самого.

– Ну спасибо, матушка.

– Нет, правда. Я серьезно. Даже не думай… Любовь так не возникает. Просто все они знают лишь одно имя, лишь одно лицо – твое.

Я обдумал ее слова и кивнул.

– Да, я знаю.

– Давай поговорим о Голосе, – предложила она, без дальнейших околичностей переходя прямиком к делу. – Физически действовать он не может. По всей видимости, он способен лишь подстрекать тех, кого посещает мысленно. Овладеть чужим телом физически он не способен. И, подозреваю, телом своего носителя управлять он тоже не в состоянии, но, опять же, я-то видела носителя куда как реже и меньше, чем ты.

Носителем была Мекаре. Я никогда не думал о ней в этих терминах, но по сути-то именно так дело и обстояло.

Я был искренне впечатлен. И как только я не додумался до всего этого раньше? Я-то до сих пор воспринимал все посещения Голоса как попытки вторжения, захвата, однако он же никогда не пытался и в самом деле овладеть мной. Галлюцинации насылать мог, да – но и галлюцинации тоже всего-навсего плод работы мозга. Он не в состоянии был физически управлять мной. Я перебирал в памяти все, что он мне когда-либо говорил.

– Не думаю, что он вообще способен контролировать тело носителя, – наконец отозвался я. – Оно атрофировано. Слишком много веков без свежей человеческой крови, без общения с вампирами или людьми. Слишком долгое заточение в темноте.

Габриель кивнула и скрестила руки на груди, прислонившись к каминной полке.

– Значит, первой его целью будет выбраться из этого тела, – подытожила она. – Но что потом? Он будет все так же зависеть от тела и могущества своего нового носителя. Неплохо бы переманить его в какого-нибудь молоденького вампирчика.

– Это еще почему?

– Если он снова окажется в древнем теле, в теле по-настоящему древнего вампира, он сможет выйти на солнце и тем самым убить добрую половину всех вампиров в мире – как уже было в давние времена. Но если он окажется в юном теле, то не сможет этого сделать, не погибнув сам.

– Mon Dieu, я никогда об этом не думал!

– Вот поэтому-то нам и надо собраться всем вместе, – сказала она. – И местом сбора, разумеется, должен стать Нью-Йорк. Но сперва надо завербовать Сиврейн.

– А ты осознаешь, что Голос может слышать нас хоть прямо сейчас? – поинтересовался я.