Зато «Акт патолого-анатомического исследования» желудочно-кишечного тракта явно свидетельствовал об отравлении. Как и анализ крови с избыточным содержанием лейкоцитов, боровшихся с ядом. Профессор Лукомский вспоминал: «…Во всех 4-х порциях мочи содержался белок в количестве 2,7 промилле. В осадке имелись эритроциты». То есть, попросту кровь.

«5 марта 1953 года у больного повторно наблюдались явления острой сердечно-сосудистой недостаточности (коллапс), которые, по словам Лукомского, «в значительной степени зависели от желудочного кровотечения»».

Скорее всего, подлинные причины болезни и смерти Сталина были понятны медикам еще до вскрытия. Вождя фактически не стало уже 2 марта.

По косвенным признакам завершение «эпохи Сталина» могли заметить и политики. 2 марта ведущие советские газеты прекратили писать о «врагах народа», хотя весь февраль и даже 1 марта, в соответствии с установками Сталина, передовицы призывали к бдительности и борьбе с наймитами империализма и шпионами. Значит, уже днем 1 марта кто-то был уверен, что вождю не подняться и, не опасаясь последствий для себя, дал указание прекратить кампанию в печати. Кто мог дать такое указание, если пресса была инструментом партии? Партия.

2 марта, когда вся (нет, конечно, были исключения) страна еще жила с именем Сталина в сердцах, в умах и на плакатах, в Кремле шло перераспределение портфелей.

Утром в сталинском кабинете собрались все члены бюро Президиума ЦК, а также выведенные осенью 1952-го из состава Президиума по инициативе Сталина Вячеслав Молотов, Анастас Микоян. Прибыли Николай Шверник (председатель Президиума Верховного Совета СССР) и Матвей Шкирятов (председатель Комитета партийного контроля при ЦК КПСС).

Обратите внимание: дележ власти происходил еще при живом вожде – если все же считать, что Сталин не умер 1 марта. Инсульт в Кунцево предоставлял «единомышленникам» вождя удобный случай закрыть «сталинскую страницу» советской истории. При этом никто никому не верил. Хрущев с Булганиным уже думали о том, как минимизировать возможный рост влияния Берия – для «подстраховки» министр обороны СССР Булганин еще 2 марта распорядился ввести в столицу дополнительные воинские части.

Совместное заседание ЦК КПСС, Совета Министров СССР и Президиума Верховного Совета СССР провели вечером 5 марта в течение сорока минут. Оно, как планировалось, «проштамповало» выработанные 2 марта в Кремле решения. Состав Президиума ЦК, расширенный незадолго до этого Сталиным, сократили до одиннадцати членов – одним из них, приличия ради, избрали «дорогого товарища Сталина».

Интересно, что на заседании председательствовал Хрущев, что говорит (партийным языком) о его ведущей и направляющей роли в тех событиях. А дежурил в эти решающие часы у постели умирающего (или уже покойного) Сталина ближайший соратник Никиты Сергеевича – Николай Булганин. Именно Никита Сергеевич предоставил слово Берия, предложившему «по поручению бюро Президиума ЦК» избрать Маленкова председателем Совета министров СССР. Затем слово получил новый глава правительства, который огласил согласованные ранее кадровые перестановки. Первыми заместителями предсовмина становятся Берия, Молотов, Булганин, Каганович (консенсус соблюден: двое из «молодых», двое – из «старой гвардии»). Ворошилов возглавляет Президиум Верховного Совета СССР. МГБ включается в состав МВД, во главе его становится Берия (его первыми заместителями вскоре назначаются протеже Маленкова и Хрущева – Круглов и Серов). Министерство иностранных дел вновь получает Молотов, а военное ведомство – Булганин. Непосредственно на совместном заседании первыми заместителями военного министра становятся маршалы Василевский и Жукова (для первого – это незаслуженное понижение, для второго – возвращение из опалы).

Принимается также решение о целесообразности для Хрущева сосредоточиться на работе в ЦК партии и в связи с этим его освобождении от обязанностей первого секретаря МК партии. Уже бывшего министра госбезопасности Игнатьева избирают секретарем ЦК.

Очень интересный и важный момент: Сталин был еще жив, а решение, оправдывающее чистку архивов (на бюрократическом языке «упорядочение») было принято 5 марта 1953 года:

«Из протокола совместного заседания ЦК КПСС, Совета министров и Президиума Верховного Совета О документах и бумагах товарища Сталина И. В.

Поручить т.т. Маленкову Г. М., Берия Л. П., Хрущёву Н. С. принять меры к тому, чтобы документы и бумаги товарища Сталина как действующие, так и архивные, были приведены в должный порядок».

Так состоялась первая, политическая смерть Сталина. А спустя семьдесят минут после исторического заседания в Кремле, когда вождь де-юре лишился власти, врачи, в присутствии приехавших новых правителей, официально констатируют и его вторую, уже физическую смерть.

Для миллионов советских людей, победивших в Великой войне под знаменем Сталина, начавших восстанавливать разрушенный жизненный уклад с именем Сталина, связывавших не только дальнейший рост державного могущества, но и каждый свой прожитый и завтрашний день с образом Сталина, – кончина Вождя стала личной утратой. Горе пришло в каждый дом.

Впрочем, для кого-то трагедия обернулась торжеством. Спустя 30 лет эти люди заявят о себе в голос, присвоят небольшой, но вездесущей группке единомышленников право говорить «от имени народа» и трактовать историю страны, жонглируя некогда святыми понятиями.

«Правозащитник и публицист» Елена Боннэр (это имя, похоже, стало уже забываться), называла сообщение о состоянии здоровья Сталина «чейнстоксовым дыханием весны».

Гибель Сталина в кругах так называемых диссидентов было принято отмечать как праздник. «Когда три года спустя после смерти Сталина Хрущев объяснил нам, что Иосиф Джугашвили был массовым убийцей, тираном и деспотом, мало кто возмущался, разоблачения эти восприняли все как должное», – пишет один из основателей диссидентского движения в Советском Союзе Владимир Буковский.

Смерть Сталина вызвала «прилив энтузиазма» у заключённых ГУЛАГа. В то время там отбывал наказание популярный в перестроечные годы писатель Лев Разгон. За что сидел? Да, наверное, было, за что. Лев Менделевич три года проработал в спецотделе ОГПУ/НКВДВ. Еще при Ежове получил 5 лет исправительно-трудовых лагерей. Попал под «бериевскую» амнистию – выпустили. А летом 1950 года вновь арестовали, обвинив в антисоветской агитации. Разгон получил десять лет лагерей и пять лет поражения в правах. Ждал смерти Сталина, как манны небесной.

«Я уж не помню, после этого ли бюллетеня или после второго, в общем, после того, в котором было сказано: «дыхание Чейн-Стокса» – мы кинулись в санчасть. Мы потребовали от нашего главврача Бориса Петровича, чтобы он собрал консилиум и – на основании переданных в бюллетене сведений – сообщил нам, на что мы можем надеяться… Мы сидели в коридоре больнички и молчали. Меня била дрожь, и я не мог унять этот идиотский, не зависящий от меня стук зубов. Потом дверь, с которой мы не сводили глаз, раскрылась, оттуда вышел Борис Петрович. Он весь сиял, и нам стало всё понятно ещё до того, как он сказал: «Ребята! Никакой надежды!!!»