А мусульмане, получается, знали ответ и на эти важнейшие вопросы!

Чуй рассказывал мулле Хасану, что ему нет хорошей судьбы, и задавал вопрос — а почему?!

— Ты сделал что-то такое, что прогневило Аллаха… — отвечал Хасан, посторонившись, чтобы не прикоснуться к язычнику. — Подумай, что ты совершил такое, чего Аллах никак не может тебе простить.

Это было уже невероятно и показывало прямо-таки невероятную проницательность ислама!

— Как же мне исправить свой поступок?

— Сначала ты должен принять истинную веру, очистившись от скверны греха. И тогда все сразу станет ясно.

Пожалуй, только одну небольшую часть своего золота Чуй потратил со смыслом, и то по одной-единственной причине — угощение, приготовленное им для муллы и чалмоносных стариков не успело протухнуть и испортиться. Все купленное и приготовленное им сожрали с такое невероятной скоростью, что проклятое золото, пожалуй, просто не успело проявить свой дурной нрав.

Так Чуй сделался мусульманином и теперь мог идти вместе со всеми в мечеть — в час, когда птицы чертили золотое закатное небо, и пронзительно-печально, усиливая вечернюю грусть, кричали с минаретов муэдзины. Став мусульманином, Чуй был наречен новым для него именем Дамир. Новое имя не то чтобы не нравилось ему… это имя было непривычное, и Чуй все равно думал про себя, как про Чуя. А потом он заметил, что другим тоже легче называть его Чуй. Само объяснение его главного вопроса не приходило к Чую-Дамиру, и он опять попросил у муллы объяснений, как можно испросить прощение у Аллаха.

— Ты не должен был брать награбленное древними царями! За это ты и не можешь никак использовать свое золото.

— Древние цари и сами награбили все это…

— А ты украл награбленное, и совершил грех целых два раза!

— Что же теперь?

— Откажись от неправедного богатства — оно все равно не пойдет тебе впрок.

— Может быть, на украшение мечетей?..

— Ну да! А потом эти мечети развалятся или в них ударит молния! Нет уж, проклятое золото не для строительства дома Аллаха!

За две недели непрерывных подаяний Чуй раздал нищим привезенное из Салбыка богатство, отдал золото на богоугодные дела. Богоугодных дел получилось много, и Чуй даже удивлялся, откуда набралось в Кашгаре такое количество нищих, увечных и больных, расслабленных членами и слабоумных.

Но любое богатство иссякает, если к нему не прибавлять, а ведь и самому Чую надо было где-то жить и что-то есть. Все уже все знали и так, но Мураду рассказал Чуй свою историю в особенно точных подробностях и просил его взять к себе в приказчики.

— Сколько у тебя сейчас денег? — спросил неожиданно Мурад.

— Еще много… В первом мешке все кончается, а во втором еще много вещей из золота и серебра.

— Я не про это, меня не интересуют сокровища древних чертей… — При этих словах осторожный Мурад подул на свое левое плечо — каждому мусульманину известно, что именно на нем и сидит Иблис. А Чуй подумал, что древние цари все-таки очень мало походили на чертей, пусть даже они страшные язычники.

— Меня интересует, сколько денег ты заработал на торговле.

— Всего девять тысяч за все время… А потерял почти двадцать.

— Потерял ты дьявольские деньги, а девять тысяч золотых Аллах дал тебе заработать. Не будь его воли, ты не получил бы даже медной монетки.

При этих словах Мурад очень строго посмотрел на Чуя, даже подался вперед, а Чуй всем своим видом изобразил внимание и раскаяние.

— Раз так, — продолжал Мурад, — ты вполне можешь вложить в дело эти девять тысяч золотых… Например, ты вполне можешь вложить их в мой караван, который пойдет в страну Хягас. Тем более, тебе придется продать и дом с садом — ведь он куплен на деньги, проклятые Аллахом, и его чуть не съели жуки… А пока ты ходишь с караваном, тебе и не очень нужен дом.

Допустим, не совсем дом съели жуки, но это уже были частности… Чуй не очень замечал их, Мурад тем более.

— Ведь эти деньги Аллах дал тебе заработать, и на них нет никакого проклятия, — добавил Мурад по мере того, как его слова проникали в сознание Чуя. — А мы проверим, так это или не так. Если и на этих деньгах лежит проклятие — вот тогда я и возьму тебя в приказчики.

— Ты доверяешь мне, а я ведь тебя обманул!

— Ты обманул, рассказывая про то, откуда взял золото, и потчуя меня сказками о разбойниках. Но ты не солгал в остальном и потом тоже был честен. Я знаю — ты не вор и не лжец.

— Но кто знает, смогу ли я опять стать богатым…

— Ты уже забыл — для большинства людей твои тысячи золотых — уже богатство. Не гневи Аллаха, мусульманин!

— И если ты доверишься мне, я не знаю, смогу ли подняться.

— Ничего страшного, — серьезно ответил Мурад, — люди поднимаются из еще более глубоких пропастей. А если я и потеряю деньги, ты будешь работать у меня караванщиком… Хочешь?

— Ты очень добр со мной, Мурад.

— Я справедлив, и не больше того.

Так получилось, что на двадцатом году жизни Чуй продал дом, вложил все деньги в торговлю и начал работать подручным у купца Мурада. Деньги обернулись прибылью, верблюды не издыхали в пути, никто не сбегал, прихватывая хозяйскую казну.

— Вот видишь?! Аллах простил тебя, — так сказал Мурад Чую-Дамиру, и Чуй почувствовал, что вот теперь он и правда становится кашгарлыком.

Еще много раз Чуй прошел с караванами в Хакасию и на Алтай, в Монголию и в Хорезм. Мурад давал Чую денег, советовал, во что можно их вложить. Пока Мурад совсем не одряхлел, он советовал правильно и Чуй получал свою прибыль. То, что зарабатывал Чуй, уже вовсе не было проклято, и заработанное оставалось с ним. Прошли годы, и Чуй постепенно вырос в может быть и не очень богатого, но вполне обеспеченного купца. Вот только времени на это ушло много, и ходить с караванами становилось все труднее и труднее: перевалив на четвертый десяток, Чуй начал седеть и толстеть.

— Мне нужен человек, все время живущий в стране Хягас… — сказал ему тогда Мурад. — Живи на родине и собирай меха и кожи.

Стареющий Чуй поселился в степи, неподалеку от запустевающего города Орду-Балык. Не было больше каганов с их войском, не было ученых чиновников с перьями в специальных пеналах. Не было торговцев, привозивших все нужное, чтобы жил большой город — столица каганов Хягас. Запустевали сады, разрушались дома. Орду-Балык становился городом-призраком, и не всякий человек захотел бы жить в таком месте. Бродя по знакомым с детства улицам, Чуй убеждался — его детям лучше жить не здесь.

Да дети и не хотели жить здесь. Только один из сыновей Чуя женился на кыргызке и остался навсегда на родине отца и его предков. Всего же Чуй к старости стал отцом трех сыновей и двух дочерей (умерших не помнил ни он сам, ни жены Чуя).

Как и всегда, большая часть родившихся детей умирала в первые два или три года, но ведь и пятерых вполне достаточно, чтобы старость Чуя не сделалась страшной неприкаянной старостью последнего в своем роду. Чуй пустил корни на родной земле через своего сына. Чуй даже посетил родовые места на берегу речки Качи и еще раз увидел красные пласты глины, выступающие из откосов, и постоял в тени Караульной горы. Племя давно ушло на север, пустая земля стояла без чумов. И никто не мог рассказать, куда ушел род Чуя, в каких краях нашел свой конец Сенебат.