И все же времена менялись. При Екатерине II из штата сыскного ведомства исчезла должность палача – теперь для наказания виновных его чиновники обращались к услугам «заплечных мастеров» из других учреждений. Изменилась также манера обращения с подследственными – во всяком случае, с некоторыми их категориями. В этом смысле характерными представляются приключения лифляндского пастора Фридриха Зейдера, угодившего под следствие по обвинению в хранении запрещенных на территории империи заграничных книг.

Отконвоированного в Петербург Зейдера доставили весной 1800 года в дом генерал-прокурора, где размещалось одно из присутствий Тайной экспедиции. Но его допрос уже заметно отличался от описанной выше процедуры: «Макаров – человек весьма добрый и приветливый, с первого взгляда я почувствовал к нему большое доверие. Он сел возле меня и ласково сообщил причину моего ареста». При этом начальник Тайной экспедиции вел разговор на родном для пастора немецком языке, ободряя его: «Будьте совершенно спокойны насчет исхода этого дела ‹…›. Самое большое наказание ‹…› будет состоять в том, что книги эти будут у вас отобраны и их предадут огню». На прощание он еще раз обнадежил своего клиента, выказав ему – искренне? – сочувствие: «Не падайте духом и уповайте на Бога, который не оставляет правых своею помощью». Арестанту даже показалось, что при этих словах на глаза следователя навернулись слезы «и на кротких чертах его мужественного красивого лица отразилось горе». Такая манера обращения дала результат – Зейдер был убежден в самых лучших его намерениях. Макаров пообещал: «Я переведу вас на другую квартиру, где вам будет покойнее и удобнее», – и отправил доброго пастора в Петропавловскую крепость. Камера и впрямь оказалась «чистенькой и светлой», хотя с решетками на окнах и солдатом-охранником внутри; но следователь посоветовал узнику и в этом видеть положительную сторону: «Эти стены ‹…› не смогут ухудшить вашего положения, они дадут вам собраться с духом, чтобы с твердостью и терпением ожидать решения вашего дела». Зейдеру разрешили держать слугу и переписываться с женой. Тем неожиданнее для него оказался приговор: лишение сана, 20 ударов кнутом и ссылка в Нерчинск на каторжные работы.[409] Но стараниями Макарова пастор был избавлен от страшной порки: по его указанию умелый палач устрашающе щелкал кнутом, не нанося серьезных увечий.

Отменили же пытки в России в царствование Александра I – в сентябре 1801 года именным указом. К этому государя побудил один случай из судебной практики. «С крайним огорчением дошло до сведения моего, что по случаю частых пожаров в Казани взят был по подозрению в зажигательстве один тамошний гражданин под стражу, был допрошен и не признался; но пытками и мучениями исторгнуто у него признание и он предан суду». Сомнительные основания для вынесения обвинительного приговора и стойкость подсудимого в отрицании своей вины вызвали сочувствие: «В середине казни (битья кнутом. – И. К., Е. Н.) и даже по совершении оной, тогда, как не имел уже он причин искать во лжи спасения, он призывал всенародно Бога в свидетели своей невиновности и в сем призывании умер». Это происшествие характеризовалось императором как «жестокость толико вопиющая, злоупотребление власти столь притеснительное и нарушение законов в предмете толико существенном и важном». В заключение провозглашалось: Правительствующий сенат «не оставит при сем случае сделать повсеместно по всей империи наистрожайшие подтверждения, чтоб нигде ни под каким видом ни в вышних, ни в нижних правительствах и судах никто не дерзал ни делать, ни допускать, ни исполнять никаких истязаний под страхом неминуемого и строгого наказания ‹…› и чтобы наконец самое название пытки, стыд и укоризну человечеству наносящее, изглажено было навсегда из памяти народной».

Четырнадцатого августа 1802 года по результатам сенаторской ревизии Калужской губернии Г. Р. Державиным Александр дал Сенату новый указ – обратить внимание всех губернаторов на возможные нарушения. В его десятом пункте от местных начальников требовалось: «Чтобы нигде никаких бесчеловечных истязаний и жестокостей не происходило. При расспросах же к усмотрению и открытию истины употреблялось бы более тщательности и расторопности по соображению обстоятельств, связи слов и действий подозреваемых». 13 ноября 1804 года в новом именном указе Сенату на его 4-й департамент возлагались обязанности по надзору за тем, «чтобы признание подсудимых было не вынужденное».[410]

Приведенные выше многочисленные примеры дел могут создать у читателей впечатление, что работа политического сыска в XVIII веке по пресловутым «первым двум пунктам» сводилась преимущественно к борьбе с «народной молвой» и всевозможными «непристойными словами», которые составляли подавляющую часть политических преступлений того времени.[411] Если учесть при этом слабую организацию этого института на протяжении всего столетия, может возникнуть вопрос, не служило ли создание Тайной канцелярии и Тайной экспедиции лишь нагнетанию «государственного страха» на несознательных и склонных к «мятежесловию» подданных.

Безусловно, такую роль сыскная служба играла, хотя – судя по многочисленным и порой схожим словесным оскорблениям в адрес власть предержащих – не очень успешно. Но ее деятельность не исчерпывалась этой функцией. Тайный сыск в XVIII столетии выступал правительственным орудием борьбы с порожденными петровскими преобразованиями новыми вызовами, прежде всего – политической нестабильностью.

В жестко централизованной системе самодержавной монархии желание конкретного лица или группы повысить свой статус и благосостояние заставляло стремиться к вершине, где происходила раздача чинов, имений и прочих благ. Естественно, оказывать реальное влияние на власть могла только приближенная к трону группа знати. При отсутствии правовых традиций и легальных корпоративных форм донесения до престола своих чаяний «регуляторами» статуса при абсолютизме стали не учреждения и твердые правовые нормы, а «партии», придворные интриги и со временем гвардейские полки.

Как уже говорилось, петровская гвардия являлась не только элитной воинской частью, но и чрезвычайным рычагом управления. В первой половине столетия гвардия стала школой кадров военной и гражданской администрации: из ее рядов вышли 40 процентов сенаторов и пятая часть президентов и вице-президентов коллегий. Культивируемые Петром I силовые методы и приближение гвардейцев к «политике» не могли рано или поздно не породить их желания вмешаться в политическую борьбу, чтобы возвести на престол наиболее подходящую, с их точки зрения, фигуру.

Главные действующие лица «эпохи дворцовых переворотов» – А. Д. Меншиков, И. А. и В. В. Долгоруковы, Д. М. и М. М. Голицыны, Б. Х. Миних, позднее А. Г. и К. Г. Разумовские, П. И. и А. И. Шуваловы, братья Орловы и даже такие «штатские» деятели, как П. А. Толстой, Н. Ю. Трубецкой, Н. И. Панин, Я. П. Шаховской, – прошли эту школу: служили в гвардейских частях или командовали ими. Но за спинами гвардейских командиров стояли не менее честолюбивые, но менее удачливые подчиненные. В рядах гвардейцев встречались выходцы из древних аристократических фамилий; однако полковые списки 1724–1725 годов показывают, что большинство служивых были мелкими помещиками: так, в Семеновском полку 27 процентов дворян вообще не имели крепостных, а половина владела не более чем одним-пятью дворами.[412]