А ей самой было тягостно жить на Олеговом дворе и всякий день видеть и Мистину, и Ингвара разом. Она не могла тайком принимать у себя Мистину, когда все гриди дома и за каждым шагом наблюдают десятки глаз. Но постоянное его присутствие томило и искушало ее, это томление шептало: никто не узнает, да разве кто посмеет на вас подумать… А и подумают – побоятся сказать… Страсть делает людей глупцами: сама она во всем мире видит только себя и внушает убеждение, будто остальной мир так же слеп. Но здравый рассудок в Эльге был достаточно силен, чтобы подсказать: лучше тосковать одной в Вышгороде, чем трепетать от каждого взгляда на это лицо и ставить под угрозу все свое будущее. И своего сына. Потому что теперь, когда болгарыня – царского рода! – вот-вот родит Ингвару сына, что помешает ему объявить, что-де у Эльги ребенок не от него? Ведь еще перед их свадьбой по Киеву ходили слухи, будто Свенельдич забрался под подол к невесте раньше жениха! Тогда слухи удалось замять – весьма жестким способом, – но сейчас дай только повод, и они вспыхнут вновь. И сожгут дотла всех причастных.

– И тебе перед ним не стыдно? – лишь однажды шепнула она, поглядев, как на пиру по случаю провозглашения Грозничара князем черниговским Мистина и Ингвар хохочут, на ходу сочиняя очень, очень корявые стихи для прославления себя и своих оружников. И что-то про то, как цесарь Роман пошел в отхожее место и застрял в отверстии…

И подумала – сейчас Мистина снова скажет: «Он мне должен».

– Нет, – весело ответил тот. – Я у него забрал кое-что очень дорогое, но как подумаю, что я ему оставил…

И показал глазами на Грозничара и Хельги, напоминая о зимних событиях. То, что он отнял бы у Ингвара, вздумай тогда пойти у них на поводу, было дороже, чем три жены самой несравненной красоты…

Сразу после этого празднества княгиня отбыла в Вышгород. Хельги Красный тоже собрался в дорогу: на том же пиру он объявил, что поедет в Корчев, в хазарскую часть Таврии, где до сих пор оставалась его жена Пестрянка с маленьким сыном. Их обоих он не видел уже почти год и даже не знал, найдет ли живыми…

Эта новость Ингвара весьма порадовала: он сам вновь собирался уезжать и предпочел не оставлять Хельги вблизи киевского стола. Лето не обещало ему отдыха после проведенной в разъездах зимы. Не всякий смерд, гнущий спину на полях, живет такой беспокойной и утомительной жизнью, как князь киевский. И уж тем более не сулили покоя ближайшие несколько лет – пока предстояла борьба за договор с греками. За зиму Ингвар достиг крайних северных пределов своей земли, а теперь его путь лежал на другой край света – снова к Греческое морю, к устьям Днестра и Буга, к покоренным еще в ранней юности уличам. До того они платили дань царю болгарскому, чьим родичем теперь Ингвар стал. А между землями уличей и древлян кочевало колено Явдиертим – одно из трех племен, что считались среди восьми печенежских колен наиболее сильными и благородными…

Отъезд князя с дружиной стал для стольного города большим событием. Эльга вернулась накануне – не пробыв в Вышгороде и двух недель. Везти с собой Огняну-Марию, которой оставалось до родов около месяца, было, конечно, нельзя, и на это время Ингвар собирался оставить ее в Витичеве. Эльгу решение радовало. Видеть болгарыню или хотя бы знать, что та где-то рядом, ей и сейчас было тошно. А если та – ну вдруг – и впрямь помрет родами, то, случись это в Киеве, княгине не избежать сплетен и облыжных обвинений. Люди ведь охотно верят, что другие совершили все те подлости, какие они сами совершили бы на их месте.

Княгиня провожала Ингвара на причале. С ним уходила половина большой дружины, Мистина со своими людьми, Боян с болгарами – общим счетом вышло около тысячи человек. С собой Ингвар вез сотни сорочков куниц и бобров из собранной дани: Боян должен был доставить их в Царьград и попытаться продать там как свои. Греки не дураки, поймут, откуда шкурки, но разве это повод их не покупать, если цену спросят подходящую? Добыча прошлогоднего похода обеспечила киевских князей некоторым запасом заморских сокровищ, но за зиму, после всех переговоров с князьями, боярами и родней, этот запас усох уже вдвое.

С Эльгой оставались вторая половина большой дружины и брат Асмунд. Точно как год назад, когда все уходили на Греческое море. И от воспоминаний так сжималось сердце, что Эльга не удерживала слез. Год назад она тоже волновалась, но еще не ведала, к счастью для себя, что ей предстоит на самом деле!

И лишь когда слезы высохли, а лодьи вождей скрылись, заслоненные идущими позади них, Эльга подумала: а они-то сами, Ингвар, Мистина и все их оружники, с каким чувством пускаются год спустя в тот же путь? Не мерещится ли им «олядный огонь», навстречу которому они шли минувшим летом с отвагой неведения?

Нет, в пределы Греческого царства они в этот раз не пойдут. Но мало ли на пути воина опасностей и помимо «олядного огня»? За южными рубежами Деревляни начинаются кочевья Явдиертим: один вождь этого колена сидит в порубе на Асмундовом дворе под крепкой охраной, а другой, его старший брат, должен в ближайший месяц ждать встречи с русами у Протолчи. И, наверное, направляется он туда не с любовью в сердце…

* * *

Снова они отправлялись в путь все втроем: князь, его побратим и его шурин-соперник в борьбе за Олегов стол. В этот раз у них было гораздо меньше войска – всего около трех тысяч на троих, – и им предстояло расстаться еще на половине пути. Но по Днепру они шли вместе и на встрече с кангарами князя Ильбуги должны были присутствовать все трое.

По высокой весенней воде и вниз по течению одолевать пороги было не в пример легче, чем на возвратном осеннем пути: шесть из семи порогов преодолевали, пропихивая лодьи вместе с грузом вдоль правого берега, где оставался неудобный, но все же проход между каменистыми выступами. Только для прохода через средний порог, тот самый Ненасытец, их разгружали. По пути сюда вожди опасались, не решится ли Ильбуга в ответ на пленение брата сделать набег на селения у порогов. А это означало бы новую войну, тяжелую, но необходимую: без мира с печенегами Русь окажется просто отрезана от южных морей, Романии и каганата.

Осенью боги войны сделали еще шаг ближе к Руси. Как пал по сухой траве, война подходила все ближе. Где она начала свой путь? – раздумывал Ингвар вечером, на привале после Ненасытца. В Самкрае, на дальнем восточном берегу Греческого моря, откуда сухой путь ведет в сарацинские страны близ моря Гурганского? Ингвар покосился на Хельги Красного, которого сам туда и отправил два года назад. Из Самкрая война перехлестнулась в фему Херсонес, к Сугдее, потом – в само Греческое царство. И вот теперь ее дымы донесло уже до Днепровских порогов. Все это было связано между собой, одно вытекало из другого. А почему греки подтолкнули русов к нападению на Самкрай? Потому что прежний договор больше не действовал после свержения с киевского стола Олега Предславича. А он, Ингвар, пошел на это… потому что все предки его искали себе власти, чести, славы и богатств. Как еще знатный род может оставить след в веках? Каждый, кто рожден конунгом, считает себя обязанным сперва родить много сыновей, а потом каждому из них оставить в наследство собственную державу.