— Главное, выбрать правильный момент, чтобы вынуть железо из горна, — говорил он и давал послабление, когда, казалось, вот-вот полыхнет.

— А теперь — наковальня! — командовал он, и индейцев зажимали так, что никто и пикнуть не смел.

И в конце концов он их подчинил совершенно.

Брат Херонимо не был глуп, а потому мгновенно понял выгоды прямо сейчас нарождающихся новых правил обращения с туземцами. Таких, рассыпанных по планете полудиких земледельческих племен было множество, пожалуй, девять из десяти. И всех предстояло одомашнить.

Нет, многое в Парагвае было наработано и до приезда этого «Хирона». Именно здесь начали использовать общинный уклад дикарей к своей пользе — пусть и ценой отступления от канонов христианства. Дикарей уже не пытались поднять до себя, а сразу методично приручали — такими, как есть.

Но только этот «Хирон» сумел сделать следующий шаг: навязать племени жесткую, почти механическую дисциплину. И как результат мужчины уже не возражали против наказания нелюбимых жен, а не любящие мужей женщины охотно оставались на работе допоздна, и в считанные дни производство пряжи и тканей выросло раза в полтора!

Отсюда до обычного монастырского уклада было рукой подать. Именно этого не хватало Ордену, чтобы освоить Индию и Китай, Месопотамию и Эфиопию — народ за народом.

«Ай да умница, — думал монах, — этот опыт обязательно нужно использовать, причем везде…»

Но как только он подготовил письмо с детальным описанием достигнутых успехов, вышел казус.

— Они не хотят размножаться, — первым принес неприятную весть поставленный следить за соитиями монах.

— Как так? — не понял Херонимо.

Монах пожал плечами.

— Мужчины не залазят на женщин. Вообще.

Херонимо оторопел, а затем решил убедиться в этом лично. Полночи ходил вдоль камышовой стены навеса, однако ни прерывистого дыхания, ни сладострастных стонов не услыша!

— Вот упрямцы! — хмыкал он.

Индейцы, словно капризные дети, отказывались любить друг друга по приказу Церкви. А дети Ордену были нужны…

Брат Херонимо побежал к Хирону, разбудил, рассказал, что происходит, но тот лишь рассмеялся.

— Это вы люфт не предусмотрели, брат Херонимо…

— Какой люфт? — не понял монах. — При чем здесь люфт?

«Гость» покачал головой и опустил ноги с постели.

— Если зазора между шестернями нет, механизм заклинит. Дайте им зазор. Ударьте в колокол за полчаса до подъема, а на работы не выгоняйте. И все как по маслу пойдет!

Херонимо оторопел. Будить индейцев рано поутру, когда у мужчин все стоит, но разрешить еще поваляться в постели, — в этом что-то было.

Когда Амир добрался до столицы провинции — Асунсьона, молва о нем его опережала. Хотя, надо признать, зерно упало на хорошо подготовленную почву. Асунсьон давно распался на две враждующие партии. Сторонники конституций считали королем этих земель дона Хуана Австрийского, а своими союзниками — евангелистов. Сторонники жесткой централизованной власти, вопреки выбору капитула пропихнувшие в губернаторы ставленника Ордена, поддерживали Бурбонов и, само собой, Папу.

Здесь кое-кто уже слышал, что Рим пал, а Папа оказался в плену, но для того, чтобы по-настоящему полыхнуло, не хватало одного — фитиля. Таким фитилем и послужил приезд Амира.

— Значит, говоришь, общины готовы пойти против Ордена? — допытывались противники губернатора.

— Еще как, — улыбался Амир. — И баски, и кастильцы, и мамелюки — все! Я даже с голландцами встречался. Они говорят, оружие будет. Лишь бы вы не струсили.

И тогда их цепляло — всех.

Бруно торопился. Он знал, что брат Херонимо сообщает о его новациях во все редукции Парагвая. А значит, все шестеренки огромного, рассыпанного по всему материку механизма движутся в полном согласии. Это изрядно экономило силы.

Он точно знал, что, когда даты рождений индейцев станут известны наверняка, можно будет добиться, чтобы святые отцы подбирали пары не на глазок, а в точном соответствии с Метоновым 19-летним лунным циклом и личным гороскопом каждого. И тогда слаженность работы механизма редукций повысится на порядок.

Бруно беспокоило другое — задел. Как всякий хороший мастер, он понимал, как необходимо смотреть в будущее. Но пока еще не притершиеся к своему новому положению индейцы размножались неохотно. А люди были нужны — кто-то ведь должен строить новые редукции и питать своими силами весь этот титанический механизм.

— А что у нас с вольными индейцами? — как-то поинтересовался он.

— А ничего, — развел руками брат Херонимо. — Пытались мы их в редукции загнать — без толку. Это же кочевники… больше полугода на одном месте не задерживаются.

Бруно задумался. Неподатливость кочевых племен говорила об уже состоявшейся закалке; таких разве что в переплавку пустить. Хотя, с другой стороны…

— А дети? — поинтересовался он. — Вы не пытались одомашнить их детей? Они ведь более податливы.

Монах замер.

— Мы как-то не думали об этом. И потом, как их отнять? Кто это будет делать?

— Мамелюки, — поднял палец уже принявший решение Бруно. — Пригласите вожака сюда. Как его… Муса? Думаю, мы сумеем поделить материал: им женщины, нам — дети. Неужели не договоримся?

Монах вытаращил глаза, некоторое время не двигался, а потом спохватился и кинулся к воротам. Он уже понял, насколько плодотворна эта свежая идея. А Бруно прошелся по комнате и с удовольствием потянулся.

Отобрать детей, чтобы научить их работать, чтобы они произвели товар, и товар был продан, а деньги получены, и на эти деньги куплено оружие, чтобы снова отобрать у дикарей податливых к обучению детей — в этом была видна красота хорошо работающей машины.

— Полный цикл.

Да, пожалуй, это был первый полный цикл, который он создал. И он будет работать до тех пор, пока в лесах еще бегает неосвоенное сырье.

Уже через две недели сводные отряды монахов и мамелюков начали входить в деревни кочевых индейцев. Мужчин, как не пригодных к приручению, тут же расстреливали, а остальную добычу делили: женщин — мамелюкам, детей — Ордену. Стороны остались довольны.

Обратная волна — от Асунсьона к редукциям — покатилась не сразу, но когда покатилась, Амир понял, что главное сделано. Обрастающая воинами в каждом поселке армия сметала на своем пути все, что носило на себе даже запах Ордена. Однако главный смутьян всей компании — Амир — ехал в обозе.

Нет, он вовсе не был трусом, но война как-то сразу определила в нем чужака и нещадно выталкивала из своего тела всякий раз, когда он пытался взять в руки мушкет. И потому он делал то, что умел более всего: резал, зашивал, смазывал и пичкал. А когда они вошли в первую редукцию, работы стало так много, что Амир спал от силы по два часа в сутки.