вокруг меня в тщетной надежде привлечь мое внимание и тем самым проложить себе дорогу к деньгам и славе. Увы, со мной им абсолютно ничего не светит. Я хорошо запомнил тот горький, очень горький урок. Именно поэтому я решительно отказываюсь от всех приглашений на вечеринки.

Так как же тогда я провожу свободное время, когда меня отпускают большие боссы? Живу я в одном из коттеджей в Беверли-Хиллз и полностью освобожден от хозяйственных забот. В выходные дни я сажусь в свой скромный «ровер», еду в Малибу, оставляю там машину и иду пешком вдоль побережья, по широкой песчаной полосе, о которую неустанно бьются волны Тихого океана. Людей там совсем мало, ибо нет цивилизованных пляжей или пляжных домиков, и я обычно встречаю только двух любителей пеших прогулок: Чарли Чаплина, настолько ослепленного своей гениальностью, что он никого, кроме себя, не замечает, и еще высокого, атлетически сложенного человека, который гуляет с книгой в руках, а завидев меня, кивает и улыбается. Вот и все. Больше здесь абсолютно никого нет, и никто не может помешать мне бороться со своими невеселыми мыслями.

Как тебе прекрасно известно, поначалу я разуверился в религии из-за чувства горькой обиды, ибо мне казалось, что я был слишком жестоко и несправедливо наказан за грех, в котором, собственно, не был виновен. Но постепенно ярость моя улеглась, да и обида уже проходит, и, должен признаться тебе, у меня вдруг возникла сперва слабая, но затем все более острая потребность ощутить спокойствие и тишину той церкви в Беверли-Хиллз, причем не для молитвы, а из желания проверить, как это на меня подействует и поможет ли унять сосущую боль в груди.

Но самое интересное, Алек, было дальше, причем ты ведь знаешь, что я никогда не лгу и не лгал. Все три раза, когда я подходил к церкви и поднимался по ступеням с твердым намерением войти, у меня вдруг начинались дикие спазмы, потом я чувствовал смертельную слабость, неукротимую дрожь, и мне казалось, что меня вот-вот стошнит. Борясь с недомоганием, я открывал рот — и оттуда извергался словесный поток. Как тебе, наверное, известно, я не употребляю грязных слов. Но эти слова были поистине грязными, нечестивыми и непотребными. Корчась от чудовищных спазмов, я поворачивался и шел обратно. И только ступив на тротуар, я успокаивался и переставал браниться. Кровообращение в руках и ногах восстанавливалось, и уже через несколько секунд я снова становился самим собой.

Когда такое приключилось со мной в первый раз, я, естественно, насторожился; более того, я был настолько потрясен, что твердо решил впредь не повторять подобных экспериментов. И все же меня мучило любопытство по поводу природы такого внезапного приступа, хотя я и решил, что, скорее всего, это какая-то физиологическая реакция, возможно связанная с сердечной недостаточностью.

Чтобы проверить свою теорию, я отправился на вершину Бель-Эйр. Припарковав машину, я спустился с горы, а примерно через сотню ярдов повернул обратно и быстро вскарабкался на крутой склон. Добравшись до машины, я почувствовал, что слегка запыхался, но не более того.

Тогда я вернулся домой и, хорошенько обдумав сложившуюся ситуацию, действительно встревожился. Я стал жертвой странной фобии, связанной с церковью в Беверли-Хиллз. Ведь, как ты, наверное, помнишь, я наотрез отказывался сопровождать тебя туда.

Следующие несколько недель я был занят на киностудии, изображая страсть в любовных сценах голливудской интерпретации «Аиды». Но в первую же свободную субботу я отправился в новую католическую церковь на бульваре Сансет в Лос-Анджелесе. Я припарковался, встал лицом к храму, постарался внушить себе, что и душевно и физически абсолютно здоров, сжал зубы и стал медленно подниматься по ступеням, ведущим в церковь.

Боже мой, Алек! Я не в силах даже описать всего того, что мне пришлось пережить. Дело было еще хуже, чем в первый раз. Мне стало так плохо, что я упал и скатился со ступенек. Очнулся я среди толпы зевак, а какой-то полицейский осторожно придерживал меня за голову.

К счастью, он меня узнал и понял, что я абсолютно трезвый.

— Вы здорово кувыркнулись, сэр. Причем не вы первый. Уж больно крутые здесь ступеньки.

Я поднялся с земли, поблагодарил его и заверил, что ничуть не ушибся. Но на обратном пути в Беверли-Хиллз я понял, что все это уже начинает меня серьезно беспокоить.

И вот в таком настроении я вернулся на студию, где мне предстояла пересъемка дурацких любовных сцен с ведущей актрисой, которая уже давно предпринимала тщетные попытки меня заарканить.

На следующий день, в воскресенье, я поехал в Малибу и, отойдя подальше, присел, чтобы обдумать сложившуюся ситуацию. Не было никакого сомнения в том, что при определенных условиях я начинаю терять контроль над своими эмоциями и поведением. Мне почему-то вспомнилась строка из выученного еще в детстве стихотворения: «Я был хозяином его души». Я больше не был хозяином своей души. А если так, что уготовано для меня впереди?

Раздавленный и напуганный, я обхватил голову руками, отчаянно пытаясь вернуть себе самообладание. Похоже, мне необходимо с кем-то посоветоваться. С врачом-психиатром? Среди моих знакомых таких не было. И тут я услышал чей-то голос.

— Вы заболели? Могу я вам чем-то помочь? — склонился надо мной высокий мужчина, которого я видел на берегу с книгой в руках.

— Нет… нет, благодарю вас. Через минуту я буду в полном порядке.

Он посмотрел на меня с сомнением, затем присел рядом:

— Если не ошибаюсь, вы Десмонд Фицджеральд? Кинозвезда.

Я лишь молча кивнул. Этот сильный человек с изборожденным морщинами умным лицом не был похож на охотника за автографами. Неожиданно у меня возникло предчувствие, что наша встреча — не случайное совпадение.

— Мне очень понравился ваш первый фильм. Может быть, потому что в свое время я слышал Карузо в Италии. И признаюсь, мне трудно сказать, чей голос лучше — ваш или его, — произнес он и, помолчав, добавил: — Мне кажется, что в свое время вы тоже пели в Италии.

Теперь у меня уже не оставалось и тени сомнения. Этот человек меня знал. Причем знал о всех перипетиях моей жизни. Неожиданно у меня возникло непреодолимое желание снять камень с души. Я был в беде, и чем черт не шутит: вдруг он именно тот, кто сумеет мне помочь. Но меня тут же стали одолевать сомнения, ибо не хотелось выглядеть полным дураком в глазах совершенно незнакомого человека. Я быстро вскочил на ноги.

— Пожалуй, пора возвращаться, — сказал я.

— Если можно, я пройдусь с вами. Мне уже давно хотелось с вами заговорить,