парень, — выдавил Тревор.

— Держу пари, там есть кабинет, — слабо сказал Мэтт. Его тело тряслось, когда он поднялся на ноги. Он провел пальцем по входу и остановился, когда попал по глазку установленной камеры. — Они должны куда-то транслироваться, а я еще не видел компьютера.

— Да, держу пари, ты прав, — Тревор поднял дробовик с земли и держал его перед собой, позволяя патроннику освещать путь. — Просто скажи мне, куда идти.

Они легко нашли офис. Это была небольшая комната, спрятанная в нише справа от экранных стен. В комнате был спальный мешок, грязный рюкзак с инструментами и большой письменный стол — вероятно, когда-то предназначавшийся для компьютера, но теперь он служил импровизированной кладовой. Они нашли банки, пакеты и пакеты с едой в каждом ящике. Рабочий стол был уставлен несколькими рядами бутылок с водой с целыми крышками.

Час назад они были бы в восторге от такой находки. Теперь ни один из них не мог выдавить больше, чем слабый вздох облегчения.

Тревор провел инвентаризацию, пока Мэтт снимал свою окровавленную одежду. У мертвеца была лишняя пара штанов и пара футболок, брошенных в углу комнаты. Мэтт взял одну из рубашек, чтобы привести себя в порядок: вытер кровь с кожи и с волос, как мог. Другая рубашка была ему велика, и штаны не держались. После быстрых поисков Тревор нашел тонкий шнур питания, который можно было использовать в качестве ремня.

— Завтра мы найдем тебе что-нибудь получше, — пообещал он. Он взял две банки со стола и поднял их. — Курица или говядина?

— Курица, — сказал Мэтт.

Они ели молча, сгорбившись над едой в разных углах комнаты. Тревор беспокойно спал пару часов. Сумка шуршала при каждом его повороте. Мэтт сидел в своем углу и не двигался. Он не закрывал глаза, только моргал. Всю ночь и до раннего утра он смотрел.

Он сидел и тупо смотрел на дверь кабинета.

ГЛАВА 24

ОКТЯБРЬ 2412

Я знала, как ломать людей. Я была сломлена так много раз, что было просто развернуться и сломать кого-то другого. Часть меня жаждала попробовать, часть, которая поднималась и набрасывалась каждый раз, когда что-то шло не по моему пути.

Иногда я думала, что было бы неплохо выпустить это наружу. Это могло бы даже заставить меня чувствовать себя немного лучше — это было бы… катарсисом, я думаю.

Сердиться. Контролировать. Пусть на этот раз кто-то другой потерпит поражение.

Впрочем, это были всего лишь мысли. Это сны, которые иногда приходили мне в голову, когда я чувствовала, что хотела сделать что-то, о чем я пожалела бы. Вина была моим единственным настоящим врагом. Я могла бы сделать гораздо больше, если бы не чувство вины за это позже.

Я думала, что именно поэтому я никогда не смогу управлять Граклой.

— Эй, эй! — завопила я, пока она не обернулась. Затем я полезла в ведро и вытащила стебель с тремя острыми, как бритва, листьями, растущими сверху. — Это выглядит ядовито. Он ядовит?

Она улыбнулась мне, и по блеску в ее глазах я поняла, что листья были ядовиты. На самом деле, я могла подхватить сыпь, просто держа их в руках.

— Невероятно, — я бросила листья в кусты и вытерла руки о штанины комбинезона. — Хватит подбрасывать ядовитое дерьмо в наше ведро. Плохо.

— Хорошо, — чирикнула она в ответ.

Это была наша новая игра: каждый раз, когда я говорила, что что-то плохо, Гракла настаивала, что на самом деле это было хорошо. Первые пару раз сработало. Я была так ошеломлена ее использованием моих слов и очаровательной мелодией ее акцента, что я принимала это за правду.

Так я съела траву, от которой у меня онемело лицо, и грибы, из-за которых я три дня подряд видела все фиолетовым. Я ни за что не проглочу еще одну вещь, о которой Гракла говорила, что это хорошо.

— Не могла бы ты поторопиться? Я хочу вернуться раньше.

Гракла игнорировала меня.

Мы были примерно в трех милях от Логова, глубоко в старой ореховой роще. Уолтер привез меня сюда за месяц до этого. Я никогда не видела таких высоких деревьев, никогда не видела птиц, которые были бы другого оттенка, кроме черного или коричневого. Было чудом стоять под листвой и смотреть, как маленькие красные и синие тельца носятся по кроне.

Я могла бы простоять там несколько часов и быть довольной. Но Уолтер действовал только по делу.

— Видишь эти штуки там наверху? — он указал на зеленые луковицы, тяжело сидевшие под листьями. — Это орехи пекан. Ты не можешь есть их сейчас, потому что станет плохо. Но через несколько недель они станут коричневыми и отвалятся. Тогда ты выйдешь сюда и наполнишь наши ведра доверху.

— Хорошо… что такое орехи пекан? — спросила я.

И я очень хорошо помнила его насмешливое фырканье.

— Орехи. Плоды равнин. Поджарь их, съешь их сырыми. А когда мы наедимся, остальное замаринуем в виски!

Столько всего изменилось за последние пару месяцев. После улова, который мы украли у Граклов, Уолтер теперь считал себя выше добычи пищи. С тех пор он ни разу не пробежался и даже не вышел на улицу. Он проводил свои дни в ступоре, вызванном таблетками и едой, — терял сознание в своем углу с дорожкой крошек на груди.

Каждый раз, когда я говорила, что нам нужно было выйти, он брал пакет из фольги и тряс им перед моим носом:

— Зачем, а? Зачем мне выходить на улицу и рисковать тем, что меня подстрелят, когда у нас валяется куча этих маленьких оленьих обедов?

Надпись на лицевой стороне гласила ГЕ. Это была аббревиатура от «Готовая еда», которая была четко напечатана на дне ящика. Но Уолтер не умел читать. И я полагала, в какой-то момент он перевернул один из пакетов на бок и принял букву Е за рога. Это было единственным, что я могла понять.

В любом случае, теперь он был убежден, что ГЕ — это какой-то грубый рисунок оленя — и для человека с ограниченным интеллектом Уолтера это означало, что каждый прием пищи должен был каким-то образом содержать мясо оленя. Даже если на упаковке было написано свиная колбаса или говяжьи равиоли. С ним нельзя было договориться.

Да, ГЕ был вкуснее, чем все, что мы могли бы убить или замариновать для себя. Они хранились вечно, хорошо продавались, и просто нужно было