* * *

Тогда же — в мае 1962-го — Хрущев принял на даче пресс-секретаря Сэлинджера.

Они говорили за обедом и гуляя в парке. Хрущев был доволен, что после Берлинского противостояния напряженность пошла на спад. Но сетовал на американского журналиста Стюарта Олсопа, который привел в статье слова Кеннеди: «Хрущев не должен быть уверен, что, защищая свои интересы, Соединенные Штаты никогда не нанесут первый удар». Он возмущался: «Этот поджигатель войны Олсоп — он что, ваш государственный секретарь? Даже Эйзенхауэр и Даллес не делали таких заявлений… Он вынуждает нас пересмотреть политику». В ответ Сэлинджер заверил, что подход США «остается неизменным. Мы не применим ядерное оружие, если мы и наши союзники не станем целью массированного коммунистического нападения».

Хрущев подчеркнул, что СССР не смирится с войсками союзников в Западном Берлине. (Сэлинджер вспоминал: «Берлин стал для Хрущева идеей фикс…») Он говорил: «Неразумно грозить нам войной, неразумно пытаться помешать нам подписать мирный договор с ГДР… Вы что, начнете войну из-за Западного Берлина с его населением в два с половиной миллиона? Сам Аденауэр заявил, что нет дураков, готовых сражаться за Западный Берлин. Если так говорят немцы, то США, конечно, не будут воевать за Берлин, который им нужен как собаке пятая нога».

И продолжил: «Не знаю, как будут развиваться наши отношения с США при президенте Кеннеди. Это зависит от него. Для нас важное испытание — Западный Берлин. Для нас это — Рубикон. Если мы пересечем его без войны, все пойдет хорошо. Если нет — плохо. Ключ — в руках Кеннеди. Он собирается стрелять первым. Ведь он заявил, что… США первыми нанесут атомный удар… Мы готовы встретить этот удар. Но… мы не будем медлить в нанесении ответного удара».

* * *

И он мог так говорить!

Решение о размещении ракет на Кубе было принято.

Хрущев был доволен. 4 и 6 сентября, когда Штаты (за месяц до того обнаружившие на Кубе зенитные комплексы и решившие, что там готовят позиции для ракет) сообщили ему через посла Добрынина, что размещения не потерпят, правильно он — правильно! — велел ТАСС заявить, что, мол, не намерен размещать на Кубе наступательное оружие. А теплоход-то «Омск» уже пришел в порт Касильда! Привез заветный груз. Прибыли и 42 ракеты Р-12. Сработал план «Анадырь»!

Утвержден и план «Кама». Вот развернем в Карибском море 5-й Флот вице-адмирала Георгия Абашвили — крейсера «Михаил Кутузов» и «Свердлов»; эсминцы «Гневный», «Бойкий», «Светлый» и «Справедливый» да бригаду торпедных катеров «Комар» с кораблями поддержки — утрется тогда адмирал Андерсон[189]! А с ним — вся агрессивная военщина! То-то почует этот самонадеянный Кеннеди, чем она пахнет — наша кузькина мать…

* * *

Кеннеди смотрел на облака. Он летел в Вашингтон из Чикаго. 19 октября, прервав турне по Среднему Западу под предлогом сильной простуды. Но все было куда хуже. Речь шла о жизни и смерти. Миллионов советских и американцев. А то и всего человечества.

Три дня назад помощник по национальной безопасности Макджордж Банди вошел в спальню президента и положил перед ним снимки, сделанные при облете Кубы. Сомнений нет: на острове есть ракеты, способные поразить цели в США. И монтаж установок завершат очень скоро.

Банди узнал об этом накануне от заместителя директора ЦРУ Рэя Клайна, но доложил, лишь когда шеф отдела аэрофотосъемки бригадный генерал Артур Лундал все ему подробно объяснил.

Кеннеди распорядился созвать Исполнительный Комитет Совета по Национальной Безопасности — чрезвычайный орган, название коего по-русски звучит кратко «Исполком».

Вечером на банкете в честь отъезда в Париж посла Чарльза Болена президент был мрачен. Он увел Болена — знатока СССР — в сад и долго с ним беседовал. А вернувшись, погрузился в думы. Залив Свиней научил его не доверять экспертам. Но решить проблему с ракетами на Кубе можно было только коллективно. Затем и понадобился Исполком.

* * *

Впрочем, Исполком звучит слишком по-советски. Так что назовем этот орган Экском.

В него вошли те самые лучшие и блистательнейшие, с кем он одолел Никсона и кто теперь вместе с ним вел корабль «Америка» к новым рубежам. Кто-то видел его торговым судном. Кто-то — авианосцем. Сам же президент предпочитал образ роскошного круизного судна, сияющего человечеству волшебными огнями великой мечты. Но плывущего не по привычному маршруту из порта А в порт Б, а к неведомым берегам, полным богатств и открытий.

Пока Джек был в отъезде, Экском работал. «Ястребы» — генерал Максуэлл Тейлор и его бойцы из Объединенного комитета начальников штабов — как им и положено, предлагали удар. И Бобби пришлось смирять их пыл, вдыхая энтузиазм в «голубей», коих возглавил сам. Джек же как всегда разруливал ситуацию в высших сферах. Два часа говорил с министром иностранных дел СССР Громыко, его замом Семеновым и послом Добрыниным. Его заверили: наступательного оружия на Кубе нет и СССР не намерен его иметь. Но разве ракеты средней дальности не наступательное оружие? — спрашивал Джек. Нет, отвечали ему: их назначение — защита наших союзников, а не атаки на Штаты. И никто — подумать только! — не заметил предложения гарантировать ненападение на Кубу в обмен на вывод ракет. Даже в Москву не сообщили!

А в Москве тем временем увлеченно резвились с кузькиной матерью.

Играли по-крупному в соревнование систем.

2

За этим состязанием Джек следил с юности. А теперь в нем участвовал. Шло оно не только в политике и военном искусстве, но и во всех прочих сферах. Пятидесятые годы стали временем нового расцвета модернизма в живописи, ваянии, поэзии. Возникал новый роман. Строились другие системы отношений полов, поколений, классов. На Западе социологи считали: динамичное развитие искусства говорит о таком же развитии общества.

Эта гипотеза во многом опиралась на советский опыт 20-х годов XX века, когда Советская Россия была примером поисков в искусстве и архитектуре, одновременно являя заинтересованному миру увлекательный эксперимент в социальной и политической жизни.

Похожие процессы шли и в Штатах, и в Германии, и во Франции. Русский конструктивизм, германский баухаус, озарения Корбюзье увлеченно перекликались через океаны и границы. Меж тем, в Италии футуристические порывы быстро покрывала квази-римско-имперская размазня. А после 1935-го пора колонн и мраморномордых монументов настала и в СССР, и в Германии. После 45-го сложно было ждать великих творческих прорывов в обескровленной Европе, но Штаты — наряду с технологическими чудесами в бытовой повседневности — принялись являть и живейшее творческое бурление в управлении, рекламе, дизайне, кино, живописи, скульптуре, архитектуре, литературе. Западная Европа примеряла американское видение, попутно растя и вынашивая свои удивительные плоды в тех же самых областях.

В итоге, к рубежу 50-60-х годов культуры по обе стороны Атлантики пришли в состоянии бурления, обретшего еще и внятные организационные и финансовые очертания.