– Свея считалась первой красавицей в Андерслёве, я был счастлив, что она меня выбрала.

Арне принялся на картошку.

– А ты что же? – спросил он.

– Что?

– Никогда не был женат и не жил ни с кем?

– Нет.

Арне прожевал и посмотрел на меня, словно ждал продолжения.

– Хотя нет, – поправился я. – У меня было два продолжительных романа, но я так и не женился.

Одна из «продолжительных», сотрудница рекламного бюро, не подозревала о моих порочных наклонностях. Другая, медсестра, с интересом изучала новую для нее сферу. Но об этом я не сказал Арне. Никогда не знал, что правильнее: говорить или молчать, помнить или забывать.

– Я всегда был беспокойный, – признался я. – Боялся… не знаю, как выразиться… погрязнуть в семейных заботах, превратиться в среднестатистического Свенссона… с детьми, пятничным пивом, воскресными обедами… И потом, я не хотел разводов, всегда думал, что дети переносят их тяжелее, чем считают родители.

– Но иногда развод – необходимость, – возразил Арне.

Я кивнул.

Ночевать остался у Арне и чувствовал себя сытым и расслабленным после нескольких эскалопов, двух банок пива и настоящей датской водки, которую друг Арне привез ему из Копенгагена. «Хавстюгер» – гласила этикетка.

Я спросил старика, не помочь ли ему с посудой, но он отмахнулся:

– В одиночку справлюсь быстрее. Свея так всегда говорила и оказывалась права.

Я забрал оставшееся пиво и водку, отнес их в кабинет Арне, устроился за письменным столом и вытащил школьную фотографию 1965 года.

Когда-то я просил Арне навести справки о пропавших в окрестностях Андерслёва женщинах, и он это сделал.

Сам он не писал в газету о том случае, но вспомнил его и отправился в Треллеборг, чтобы просмотреть микрофильмы со старыми газетными материалами.

Так всплыло имя Кати Пальм.

Ей был тридцать один год, когда в 1980 году она пропала без вести.

Она занималась недвижимостью, и небезуспешно.

– Работала в пригородах Мальмё, – рассказывал Арне, листая газетные вырезки. – В Хелльвикене, Шемпинге, Сканёре и Фальстербу почти все земельные сделки оформляла она.

Да, припоминаю. Тогда, как и сейчас, случаи исчезновения людей становились горячей темой в средствах массовой информации.

Катя Пальм жила одна. Клиенты обратились в полицию, когда она не явилась на назначенную встречу.

Место, которое уделяла ей «Треллеборгс аллеханда», постепенно сокращалось с нескольких колонок до одной и смещалось с первой полосы все дальше к концу. Через пару-тройку месяцев, как и следовало ожидать, журналисты утратили интерес к Кате.

Кате Пальм никто не угрожал. Ее темно-синий «мерседес» так и не нашли. Родители Кати работали врачами. Они эмигрировали в Австралию, как и многие квалифицированные специалисты в то время. Оба смутно представляли, чем занимается их дочь, и мало чем могли помочь расследованию. Допросы друзей Кати и ее бывшего парня также ничего не дали. Все в один голос утверждали, что Катя жила только работой, врагов не имела. Ни отверженных любовников, ни других потенциальных преследователей выявить не удалось. Программы «Разыскивается» на телевидении тогда еще не существовало.

На снимке лицо Кати Пальм было обведено красной ручкой.

В ее одежде не обнаружилось ничего необычного: голубые джинсы, белая трикотажная кофта, однако я обратил внимание на волосы – прямые, до плеч, неровно обкромсанные. В то время девочки в провинции в большинстве своем носили короткие стрижки, перманент или делали начес – такая прическа называлась «под Фарах Диба»[58]. Взгляд Кати также показался мне необыкновенным: она смотрела в камеру с вызовом.

Шел 1965 год, однако ничто на снимке не указывало, что он сделан в эпоху «Битлз» и «Роллинг стоунз». Половина девочек сидели на скамейке, сдвинув ноги, остальные стояли за их спинами, в том числе и Катя, крайняя слева. За девочками возвышались мальчики. Их прически также не отличались разнообразием: ежик, косой пробор или начес. Трое надели пиджаки и галстуки. Девочки были в юбках и блузках, с кофтами и без. Одна – в подобии делового костюма и только три в брюках. Пятнадцатилетние и шестнадцатилетние тетеньки и дяденьки.

Катя Пальм смотрела в камеру с улыбкой. Не сказать что сексуальной, но многозначительной, будто знала о жизни больше других. Она одна скрестила на груди руки. Девушка в круглых очках и с зачесанными вверх волосами держала ладонь на ее плече и смеялась.

На фотографии Катя одна была в джинсах – то ли к тому времени они не успели как следует войти в моду, то ли их не надевали в школу. Катины сидели мешковато, в правом кармане лежало что-то прямоугольное, не исключено, что пачка сигарет.

Неужели им разрешалось курить? Так или иначе, Катя, похоже, ставила себя выше запретов. Она производила впечатление бунтарки. Или это я позволил воображению разыграться? Не слишком ли много «вычитал» из обыкновенного школьного снимка? Но сигареты! Разве за такое ее не должны были вызвать к директору?

Мысли роились в голове. Телесные наказания в школах запретили в 1965 году, однако на деле они исчезли лет на пятнадцать раньше. Я с любопытством вглядывался в молодые лица. Интересно, успели ли к тому времени войти в моду капроновые колготки, или девушки носили чулки с подвязками? По фотографии не определишь.

Мои размышления прервал Арне, он появился в комнате с подносом, на нем стояли бутылка коньяка, две чашки с блюдцами, две рюмки и кофейник, из носика которого поднимался ароматный пар. На бутылке красовалась этикетка «Грёнстедтс».

Увидев передо мной фотографию, Арне заметил, что она не фигурировала в расследовании и не публиковалась в газетах. Ее автора звали Эгон Берг.

– Он считался лучшим мастером в Андерслёве, – сообщил Арне. – Юбилейные, свадебные, выпускные снимки заказывали ему. Эгон еще старше меня, но голова у него работает лучше, чем у молодого. Стоило мне назвать год – и Эгон сразу нашел нужное.

Ни я, ни полиция и не думали интересоваться школьными снимками. Но ведь это Арне Йонссон вызвал из небытия Катю Пальм – неизвестную ранее жертву «экзекутора». И это ставило под сомнение предположение Эвы Монссон о том, что наш преступник успокоился.

Арне разлил кофе и коньяк и с довольным видом откинулся в кресле.

– Ты знаешь, что на фото кое-кого не хватает? – спросил он.

Я взял снимок в руки. Вероятно, это было излишне, ведь я разглядывал его не меньше часа.

– Нет, – ответил я.

– Трех человек.

– Здесь не хватает трех человек?

– Да, трое отсутствуют.