— Выходит, она знала тетю Иветт?

— Знала, — вздыхает Джулиан, — и отнюдь не с лучшей стороны. Не представляю, как поставить в известность барышень, но вы-то должны знать. Источником дохода мадам Ланжерон была торговля живым товаром. Перевозка женщин из Англии на континент.

Мой первый порыв — броситься на защиту родственницы, пусть и дальней. Что за галиматья? Тетя Иветт не впуталась бы в столь сомнительное предприятие, не говоря уже об этической стороне вопроса. За столько лет жизни в колыбели свободы — Франции, а потом и в Англии — она уж верно преодолела привитую ей в детстве уверенность, что есть женщины, а есть товар. Не может быть, чтобы тяга продавать людей оказалась неистребимой! Но тут я вспоминаю, как она опутала нас с Дезире долгами, как рассчитывала сбыть замуж и снять сливки с брачного договора…

— Кроме того, она держала публичный дом в Лондоне и, вероятно, несколько заведений во Франции.

— Но почему никто ее не раскусил?

— В своих махинациях мадам Ланжерон полагалась на услуги посредников. Строго говоря, ее руки были чисты. Она вела делопроизводство, но, опасаясь за репутацию, редко появлялась в злачных местах. Однако во время одного из таких визитов ее повстречала Ортанс Клерваль. Та как раз и надеялась сыскать место в публичном доме и была крайне изумлена, увидев, как из этого заведения выходит мадам Ланжерон. Лицо мадам всегда было скрыто под вуалью, но Ортанс разглядела брошь. Обида одержала верх над благоразумием, и Ортанс попыталась шантажировать бывшую хозяйку. Написала ей письмо, в котором угрожала выболтать секрет жениху Олимпии, а в награду за молчание требовала денег. Тогда, всерьез разгневавшись, мадам Ланжерон приказала своему агенту, чтобы он заставил Ортанс замолчать.

— А ее агентом был Габриэль? — догадываюсь я.

Джулиан кивает.

— По печальному стечению обстоятельств свидетельницей сцены стала Летти Джонс, одна из девушек в том заведении. Услышав голоса, Летти юркнула за портьеру, а когда собеседники удалились, рассчитывала выскользнуть из гостиной незамеченной. Но в дверях ее застиг Габриэль. Он понял, что девушка услышала о данном ему поручении. Мать Летти была француженкой и обучила дочь родной речи. Летти клялась, что сохранит услышанное в тайне, но не сумела убедить негодяя. Он изъял ее из оборота и подверг издевательствам, которые закончились бы ее смертью, если бы Летти не удалось бежать. От боли у нее помутился рассудок. Вы сами слышали, как она называла своего мучителя демоном. Но, как видите, обошлось без чертовщины. Люди, впрочем, способны на такое, что даже не снилось Князю тьмы.

С этим нельзя не согласиться. Теперь я знаю о тете Иветт всю подноготную, и это знание не приносит ничего, кроме скорби. Подумать только, в какой ужас придет Олимпия, когда слухи о ее матери поползут по Лондону! А Мари! Ей-то, праведнице, будет каково? Вряд ли она имеет хоть малейшее представление о блуде, но наверняка поймет, что ее мать занималась чем-то гнусным — непростительным — преступным.

— Я выведал у Летти все, что мне требовалось, кроме одного — адреса дома, где ее держали. У несчастной началась такая истерика, что мне пришлось оставить ее в покое. Надеюсь, через неделю она вновь сможет давать показания, и уж тогда я узнаю, где скрывается Габриэль.

— Подождите, Джулиан! Мне кажется, я знаю кое-что еще.

От внезапной мысли волосы на затылке встают дыбом и колют кожу, как замерзшая трава. Это не может быть правдой… или может? Худшие мои опасения обычно сбываются.

Куда же я ее засунула? Под недоуменным взглядом Джулиана мечусь по комнате, заглядываю в шляпные коробки, поднимаю каждую статуэтку на камине. Не могла ли одна из служанок выбросить? Или я сама, в порыве стыда? И лишь когда я начала перетряхивать книги, бесцеремонно держа их за корешок, из одной вылетает искомая записка.

Смотрю на обложку — «Базар гоблинов» Кристины Россетти. Первый подарок Джулиана. Кусочек сахара, которым он подманил дикую болотную тварь, что чуралась людей и от страха втягивала голову в панцирь. Приручить меня было, пожалуй, самым жестоким его поступком. Или, наоборот, это пошло мне на пользу? Так или иначе, я делаю мысленную пометку, что книгу придется вернуть. Вместе с другими подарками моего бывшего жениха. Жаль, что я не завела под них отдельный ящик, как некогда советовала Олимпия.

— Вот, — сую ему записку.

— Что это?

— Накануне смерти Иветт я забегала к ней в спальню, чтобы отыскать мамино письмо. И выкрасть. Не смотрите на меня так, именно выкрасть! — огрызаюсь я, когда он неодобрительно поджимает губы. — Но, перепутав в темноте, схватила эту бумажку. Думала, какая-то пустяковина, счет из лавки… А теперь не знаю, что и думать.

Разгладив бумагу на оконном стекле, Джулиан вчитывается в строки. Над сдвинутыми бровями проступают морщины, которые, даже после того как разгладится лоб, надолго останутся на его сухой, шелушащейся коже.

— Подозреваю, это зашифрованное послание для компаньонов на континенте, — выносит он вердикт. — С классификацией… гм… товара по цвету кожи или волос. Такое послание можно телеграфировать и никто не заподозрит нечестную игру. Его можно даже опубликовать в газете! — Крупный, поросший рыжими волосками палец замирает на последней строчке и раздумчиво по ней постукивает. — Посмотрите-ка сюда.

— Бархат, черный, одна штука, — послушно читаю я. Вздрагиваю, как будто ненароком произнесла заклинание. Последняя строка написана не чернилами, как прочие, а карандашом и как будто второпях…

— Вы понимаете, Флора, что это может значить? Переглянувшись, мы одновременно вскакиваем с места.

Дезире нигде нет.

Мы ищем ее в комнатах на первом и втором этажах, снова взбегаем наверх и колотим в дверь гостевой спальни, прежде чем выясняется, что она не заперта. Шторы в комнате опущены, кровать заправлена гладко, как по линейке, на туалетном столике выстроились в ряд гребни и щетки. Распахнув платяной шкаф, я вижу, что разноцветные наряды Дезире аккуратно разложены на полках, но это еще ничего не значит. Платья пришлось распороть в расчете на долгое хранение, они не подошли бы для побега, а рассовать их по чемоданам у Дезире не хватило бы времени. Вчера она была так взвинчена, что разумных действий от нее ждать не приходится. На всякий случай проверяю шкатулку на каминной полке и там, где были украшения, вижу лишь пыльную шелковую подушечку. Медальон Дезире забрала. Это внушает надежду, что она пустилась в бега, а не наложила на себя руки, после того как я наотрез отказалась ее убивать.

Нет, не могла она рассечь нить своей судьбы. Дрогнула бы рука, нож выпал бы из немеющих пальцев. Слишком сильна в ней жажда жизни. Если понадобится, она, как героиня Бичер-Стоу, будет прыгать со льдины на льдину, но не уйдет под воду. Я знаю свою сестру. Не так хорошо, как думала, но все равно знаю.

Умом-то я понимаю, что настало время ее отпустить. Дальше пусть сама как-нибудь. Если я привожу ее в такой ужас, то где угодно ей будет лучше, чем подле меня. Даже в содержанках. Но последняя строка пламенеет перед глазами.