Дверь слева, по всей видимости, вела в комнату брата Семки. На двери красной краской, имитирующей кровавые потеки, было наискосок намалевано: «Put In! Forever!» А чуть ниже, уже по-русски, черным маркером: «До Бетельгейзе нам не долететь!» Это были весьма распространенные в молодежной субкультурной среде мемконструкции, которые, как полагали их создатели и распространители, должны защищать от шогготов и Ктулху. Скорое пришествие последнего в среде маргиналов считалось фактом неоспоримым. С Ктулху, понятное дело, никто опытов не проводил, а против шогготов используемые пацаньем мемы были абсолютно неэффективны. Факт, увы, неоспоримый.

Оперативник хмыкнул, толкнул двумя пальцами дверь и вошел в комнату. Ему даже не пришла в голову мысль о том, что демонстрация неактивных мемов могла быть намеренной. Удивительное легкомыслие.

Оперативник провел рукой по стене, но не нашел выключателя. Не растерявшись, он громко хлопнул в ладоши. Под потолком загорелась трехрожковая, вся выгнутая, будто гибнущий Лаокоон, люстра. Алюминий и пластик – неомодерн. Ну, что ж, парнишка любил гаджеты. Это – понятно. Более того – это нормально. В комнате, как и во всей квартире, царил беспорядок. Но это был какой-то упорядоченный или, может, лучше сказать, систематизированный беспорядок. Хозяин легко мог отыскать в нем все, что ему требовалось. А так – низкая кровать, полуразвалившееся кресло, стол с музыкальным центром, старое пианино, на котором, судя по всему, уже много лет никто не играл. На стенах – плакаты. Как типографские, так и самодельные. Коллаж в сочетании с хоум-граффити. Видимо, парнишка увлекался конструированием простеньких мемвирусов. Ну а кто сейчас этим не увлекается? Прежде все на гитарах бренчали. Да только Роберт Джонсон как был, так и остается единственным и неповторимым. И новый «Перекресток» никто еще не написал. Старший опергруппы не сомневался, что, заглянув в стол, обнаружит там ноутбук с перепрошитым аккумулятором и пиратским софтом. Что ж, хуже было бы, окажись вся его комната заставленной горшками с марихуаной. А до пиратского ноутбука оперативнику дела не было. Ноутбук был нужен только затем, чтобы выяснить контакты и вычислить возможное местонахождение разыскиваемого парня. Впрочем, начать можно было с коллажей. Самодеятельные создатели коллажей и граффити, как правило, занимаются этим с одной-единственной целью – заявить о себе миру. При этом каждый стремился не поведать зрителю о своем богатом внутреннем мире, которого, впрочем, могло и вовсе не быть, а лишь обозначить сам факт своего существования. Застолбить место под солнцем. Каждое из подобных творений кричало одно и то же.

Я – есть!

Смотрите на меня!

Здравствуй, мир!..

Впрочем, последнее – уже явный перебор. Заявление, хотя бы самую малость тянущее на философское осмысление действительности, было уже не по зубам нынешним маргиналам. И могло вызвать разве что вялое недоумение. Здравствуй, мир? Какой еще мир? При чем тут мир? Мы ждем пришествия Ктулху!

Вот Ктулху – это им понятно! Ктулху – это по-нашему! Ктулху, Put In и Бетельгейзе – ирландское рагу под любимым домашним соусом Аль-Яд аль-Ямма.

При всей своей убогости и безнадежной вторичности такие откровенно любительские работы, подобно древним окаменелостям, хранили в себе отпечатки личной жизни их создателя. Нужно было только научиться читать эти порой едва различимые следы. Которые могли завести в такие дебри, куда лучше бы и не заходить. Без компаса, провианта и ружья.

Старший оперативной группы понял, что допустил ошибку, когда услышал негромкое, монотонно повторяющееся звяканье, доносящееся из соседней комнаты. Как будто кто-то постукивал металлическим стерженьком по подвешенной на веревочке маленькой медной тарелочке. В этих звуках уже явственно различалось мемпослание. Но он не мог понять, какое именно? В чем его смысл?..

Это было все равно что сидеть в одной клетке со спящим тигром и ждать, когда зверь проснется. Звать на помощь – разбудишь зверя. Сидеть тихо на месте, не двигаться – так рано или поздно он все равно проснется.

Старший опергруппы почувствовал зуд между лопаток и сухость в горле. Это было странное, нетипичное для него состояние. Страх, растопленный в растерянности, умноженный ощущением полнейшей беспомощности и отшлифованный до зеркального блеска чувством безнадежности. Прежде с ним такое случалось всего раз. Было это много лет назад. И он предпочитал никогда не вспоминать о том случае, оставшемся, тем не менее, в памяти темным, марким пятном. Он не знал, что делать. А что, собственно, следует предпринять, если ты последний человек на Земле? Не в иносказательном, а в самом прямом, убийственно конкретном смысле. Последний! Погрязший в отчаянии и безнадеге.

Невольно лицо его сморщивалось, сминалось, будто носовой платок. Слезы начинали щипать глаза. Но для того, чтобы утереть их, нужно было снять очки и перчатки. Ему было плевать на человечество – он чувствовал жгучую, рвущую в клочья душу и жалость к самому себе. Человечество получило по заслугам. Но он-то здесь при чем? Он ведь ни в чем не виноват!..

Звуки текли неторопливой, тонкой струйкой, втекали в щелку между дверью и косяком, скользили по полу, вползали вверх по рулю стоявшего возле пианино колесами вверх велосипеда, закручивались меж колесных спиц, изгибаясь знаком интеграла, перебрасывали крючок на люстру, под которой стоял оперативник, и свешивались вниз петлей, грозящей обернуться вокруг его шеи. Оперативник глянул на петлю и чуть заметно усмехнулся. Что ж, возможно, это было самое правильное решение.

Он уже потянулся рукой к петле, когда к монотонному звону, доносящемуся из соседней комнаты, добавилось меланхоличное, заунывное пение. Негромкое, больше похожее на завывание. На бесконечное вращение бесконечной спирали. Уходящей в глубину ночной тьмы и уводящей за собой в безвестность. А к голосу начал примешиваться странный, чуть сладковатый и отдающий легким дымком, дурманящий и будоражащий память аромат благовоний. Это было как воспоминание о том, чего еще не было. Но что непременно случится.

Человек, прежде считавший себя старшим опергруппы, попытался вспомнить, кто он такой. Что он здесь делает? Где он? И как, в конце концов, здесь оказался?

Ему определенно что-то мешало…

А, ну конечно!

Он медленно, палец за пальцем, сдернул с рук перчатки и кинул их на крышку пианино. Затем снял темные очки и положил их рядом. Вытащил из ноздрей фильтры. Странно, но после этой процедуры аромат благовоний, который он ощущал, не сделался сильнее, насыщеннее и ярче. Притом что запах вообще не мог проникнуть сквозь специально разработанный в лаборатории Гильдии фильтр…

Будто яркая молния пронзила его разум, на миг осветив все то, что было скрыто завесой дурмана.

Гильдия чистильщиков!

Он работал на Гильдию чистильщиков!

Он пришел сюда, чтобы сразиться с врагами Гильдии!

И, жесть твою, им, этим гнойным, ублюдочным тварям, почти удалось его провести!

Запах, который он ощущал, не стал сильнее после того, как он вынул фильтры, потому что его не существовало! Это была всего лишь игра воображения, подстегнутого внезапной и, следует признать, весьма и весьма изощренной мематакой!