— Мисс Квестед будет счастлива получить твое письмо. Я рад, что ты наконец признал ее мужество.

— Я хочу творить добро и навсегда стереть в душе злобу за Марабар. Я слишком поспешно обо всем судил, я вообразил, что ты хочешь воспользоваться моими деньгами; это было такое же зло, как и в пещере.

— Азиз, мне хочется, чтобы ты поговорил с моей женой, она тоже считает, что воспоминания о Марабаре надо вычеркнуть из памяти. Знаешь, у нее есть идеи, которые я не разделяю, и когда ее нет рядом, эти идеи кажутся мне смехотворными. Однако когда мы вместе, то я — возможно, потому, что люблю ее, — начинаю относиться к ним по-другому. Тогда я чувствую себя наполовину глухим и слепым. Моя жена что-то ищет. Ты, я, мисс Квестед — мы, грубо говоря, ничего не ищем, мы просто стараемся жить как приличные люди — ты, правда, всегда убегаешь вперед — и составляем маленькую, достойную похвалы компанию. Но моя жена не с нами.

— Что ты хочешь этим сказать? Стелла не верна тебе, Сирил? Это сильно бы меня огорчило.

Филдинг поколебался. Он не был вполне доволен своим браком. Он снова познал физическую страсть, переживая чувственный всплеск, который настигает мужчин в этом возрасте, но понимал, что жена не любит его так, как он ее, и ему было стыдно за это дурное мнение о ней. Однако в Мау положение стало лучше. Между ними наконец возникла душевная связь, без которой немыслимы настоящие отношения. Говоря богословским языком, в Мау их отношения были благословлены свыше. Он мог уверить Азиза, что Стелла не только верна ему, но еще больше укрепилась в своей верности; и пытаясь выразить то, что было не совсем ясно ему самому, он скучным тоном произнес, что у разных людей разные взгляды. «Если ты не хочешь говорить о Марабаре со Стеллой, то почему бы тебе не поговорить с Ральфом? Он разумный мальчик, хотя и — Филдинг прибегнул к той же метафоре — немного не поспевает за ней; но все равно они с ним заодно».

— Передай ему, что мне нечего ему сказать, но он на самом деле разумный мальчик, и у него есть один верный индийский друг. Отчасти я люблю его за то, что он вернул мне тебя, чтобы мы смогли с тобой попрощаться, ибо это наше прощание, Сирил, но думать сейчас о нем — это значит испортить прогулку ненужной печалью.

— Нет, мы не будем о нем думать.

Филдинг тоже понимал, что это их последняя встреча. Со всеми глупыми недоразумениями было покончено, но теперь у них не было социального поля для дружбы и встреч. Филдинг выбрал свой жребий и вернулся к англоиндийцам, женившись на соотечественнице и смирившись с недостатками своего народа. Теперь Филдинг и сам удивлялся своему былому героизму. Стал бы он сегодня портить отношения с соотечественниками ради какого-то малознакомого индийца? Азиз стал воспоминанием, наградой, они гордились друг другом, но неминуемо должны были расстаться. Стараясь сделать все возможное, чтобы сохранить в памяти этот последний вечер, он заставил себя откровенно говорить о жене, о самом дорогом для него человеке.

— С ее точки зрения, поездка в Мау была успешной. Это место успокоило ее — они оба до этого страдали от какого-то неясного беспокойства. Здесь она нашла какое-то успокоение, какое-то решение своих странных проблем. — Он умолк, и они прислушались к звукам множества поцелуев — земля всасывала в себя влагу, — а потом снова заговорил: — Ты что-нибудь знаешь о празднике Кришны?

— Мой дорогой друг, официально они называют его Гокул Аштами. Все учреждения по этому случаю закрываются, но какое отношение этот праздник имеет к нам с тобой?

— Гокул — это деревня, где родился Кришна, — ну, так принято считать, ибо в отношении ее есть такая же неясность, как и относительно другой деревни, находящейся где-то между Вифлеемом и Назаретом. Меня интересует духовная сторона этого дела, если она вообще существует.

— Со мной бесполезно говорить об индусах. Жизнь с ними ничему меня не учит. Когда я думаю, что не раздражаю их, они раздражаются. Когда я думаю, что раздражаю, они относятся ко мне абсолютно спокойно. Возможно, они уволят меня за то, что я налетел на их кукольный домик, но, с другой стороны, мне могут удвоить жалованье. Время покажет. Но почему тебя это так интересует?

— Мне трудно это объяснить. Я никогда на самом деле не понимал их, и они никогда мне не нравились, за исключением, может быть, Годболи. Старик все еще поет: «Приди, приди»?

— Думаю, что да.

Филдинг вздохнул, открыл и закрыл рот, а потом сказал, коротко рассмеявшись:

— Я не могу этого объяснить, потому что мое любопытство невозможно выразить словами, но я не понимаю, почему моей жене и ее брату нравится индуизм, хотя они совершенно не интересуются его разновидностями. Со мной они об этом не говорят. Они знают, что я считаю их взгляды ошибочными, и стесняются обсуждать их со мной. Поэтому я и хочу, чтобы они поговорили с тобой, ведь ты, как-никак, человек Востока.

Азиз не стал отвечать. Он не хотел встречаться ни со Стеллой, ни с Ральфом, понимая, что и им не нужна эта встреча, и не проявлял ни малейшего любопытства к их тайнам, чувствуя, что добрый старина Сирил и сам испытывает неловкость, говоря об этом. Что-то — не взгляд, а скорее звук — пронеслось мимо него, и это заставило его перечитать письмо к мисс Квестед. Не хотел ли он сказать ей что-то еще? Достав ручку, он приписал: «Что касается меня, то отныне вы будете навсегда связаны в моей душе со священным для меня именем — именем миссис Мур». Когда он закончил писать, пейзаж вокруг изменился, луг распался на отдельные полянки между кустами. Это напомнило Азизу стихотворение о Мекке, о храме Единения, Каабе, о колючих кустах, под которыми умирали паломники, так и не узревшие Друга. Образы потускнели. Теперь Азиз вспомнил жену; потом в его сознании произошел столь характерный для его душевной жизни наполовину мистический, наполовину чувственный переворот, и он, вернувшись к реальности, поскакал в чащу за дорогим ему другом Сирилом.

— Знаешь, перестань болтать эту чепуху, — сказал он, — не порти глупыми вопросами нашу последнюю короткую встречу. Бог с ним, с Кришной, давай поговорим о чем-нибудь серьезном.

Они поговорили. Весь обратный путь в Мау они спорили о политике. Каждый из них закалился после Чандрапура, и эта словесная потасовка доставила им немалое удовольствие. Они доверяли друг другу, хотя им предстояло расставание, а может быть, именно благодаря ему. Филдингу «уже не нужна вежливость», как он говорил, имея в виду, что Британскую империю нельзя уничтожить только за ее грубость. Азиз возражал:

— Очень хорошо, но и вы не нужны нам, — глядя на друга с абстрактной ненавистью.

— Без нас индийцы впадут в дикость. Посмотри на школу короля-императора! Посмотри на себя, ты уже забыл медицину и лечишь заговорами! Да, посмотри на свои стихи…

— У меня радостные и чарующие стихи, я собираюсь печататься в Бомбее…

— Отлично, и о чем же твои стихи? Освободите наших женщин, и Индия будет свободной. Вперед, парень! Освободи для начала свою женщину и посмотри, кто будет мыть мордашки Ахмеду, Кариму и Джамиле. Нравится такая картинка?